К трубам серебряным азии вечно летящая-АРМЕНИЯ, АРМЕНИЯ!
(о.МАНДЕЛЬШТАМ)
Революцию замышляют романтики,осуществляют фанатики, а пользуются ею мерзавцы. (Отто БИСМАРК)
Очень интересным событием в моей серой жизни, времён развала советской империи, стало неожиданно возникшее приглашение в участии организации первого праздника новой республики, — «Дня Независимости». Точнее, к участию в этой «авантюре», в хорошем понимании этого слова, меня привлёк старый мой коллега, архитектор Рубен, работавший в те времена главным художником города. Он хорошо знал моё увлечение дискотечным делом, проект которого я внедрил в доме молодёжи в конце семидесятых, светомузыкой, кино, организацией институтских вечеринок и выездными кооперативными концертами в зону землетрясения в города Спитак и Ленинакан. Но чтобы поучаствовать в организации празднества городского масштаба, связанного с образованием нового государства, рождённого из того же, в котором я проживал, а теперь перерождавшегося в «независимое», мне хотелось сначала понять «что к чему», а потом действовать. История делала крутой поворот, и сразу правильно разобраться в её происходящем вираже, в том числе и в новом понимании определения «независимости», тоже было не так-то просто. На самом деле неожиданно всплывшая тема «независимости» республики в моей жизни первоначально не особо трогала меня, потому что значение этого слова в техническом его понимании, мне было понятно, как и всякому другому. Но с каждым днём нарастания тяжелейших негативных, социально-политических событий в стране советов и в республике, в которой я проживал, отягощённой войной с соседями, последовавшей сразу после ужасного землетрясения, заставляли меня задумываться над сущностью «независимости» по-новому. Великая страна начала трещать по швам и республики, её составляющие, стали настойчиво требовать той самой «независимости», значение которой приходилось переосмысливать почти ежечасно, согласно поступающим извне сообщениям. И эта «независимость», возникающая в разных местах страны, у всех была своя, собственная, справедливая и не справедливая, понятная и непонятная, но с общим, объединяющим всех оттенком тяжёлой борьбы за неё, с примесью трагизма, национализма, со смертями и запахом крови.
Однако необходимость в скорейшей организации празднества, заставила меня отложить все размышления на потом и согласиться на участие, что я и сделал, полностью посвятив себя необычному предложению.
Этот новый по своему содержанию праздник, — день освещения великого исторического события, по понятной причине, тоже требовал нового, нетрадиционного подхода к его решению и реализации.
Шёл апрель 1991 года, когда молодое руководство мэрии города Еревана, окрыленное духом свободы, о которой так много говорил первый президент Армении Тер-Петросян и Верховный совет республики, собрав инициативных людей города, готовилось провести конкурсное совещание инициативной группы горожан на лучший вариант организации предстоящего события. Таким образом, волею судьбы, благодаря знакомству и моей работе по организации культурных мероприятий в городе, особенно в доме молодёжи и зоне землетрясения, я тоже был приглашён на историческое совещание.
Переполненный зал заседаний горсовета, куда я пришёл, собравший «выживших» после холодной и голодной зимы, районных директоров домов культуры города, гудел, напоминая мне кадры известного кинофильма с участием вождя революции Владимира Ленина. Мне порой казалось, что я перенёсся во времени на 70 лет назад с той лишь разницей, что в зале шумевшие люди были без оружия, не курили так яростно махорку, как в историческом киношедевре, и говорили только по-армянски. Почувствовав себя одним из персонажей этого исторического сборища, мне поначалу было как-то волнительно, но потом от услышанных «уникальных» предложений национальных ораторов мне стало легко и далее непринуждённо, волнение улеглось, и я полностью сосредоточился на их выступлениях.
Исхудавшие директора заблокированной республики с трудно заживающей раной от прошедшего землетрясения и затянувшегося военного конфликта в Нагорном Карабахе спорили друг с другом, стараясь протолкнуть свои проекты предстоящего праздника и получить за их выполнение живительные деньги от мэрии. Моё долгое проживание в Армении позволило мне неплохо изучить армянский язык, к которому я прислушивался, сидя у края длинного стола заседаний, переваривая энергично звучавшие проектные предложения активных авторов. Так, например, несколько руководителей самодеятельных танцевальных коллективов совместными усилиями ратовали за проведение городского конкурса на лучшее исполнение популярной в то время латиноамериканской «Ламбады», льющейся рекой с экранов российских телеканалов. Проект по массовой дегустации шашлыков всеми жителями столицы, которых, видимо, очень хотели накормить сами обезумевшие от голода организаторы предстоящих празднеств, был понятен всем присутствующим руководителям, тоже жадно глотающих слюну от воспоминаний об ароматном шашлыке, но тоже был отвергнут. Выступления директоров заведений культуры и руководителей центров народного творчества, высказывавшие свои предложения своим же коллегам и руководству мэрии, постепенно заводили происходящее заседание в тупик.
В конце длиннющего стола, за которым располагались потенциальные руководители и участники будущего празднества, скромно сидел я, обдумывая предстоящее выступление, взвешивая все «за» и «против», которыми был насыщен собственный проект, порой подумывая совсем отказаться от участия.
Когда подошла моя очередь вещать своё, я поднял руку и встал. Все умолкли. На меня уставились несколько десятков пар глаз. Моё существо, облик, русская речь и принадлежность к «мец азги неркаюцич» (представителю русской национальности), вызвали возню, тихий шёпот и удивлённые взгляды присутствующих, которые с выраженным непониманием и интересом в глазах уставились в мою сторону. Я представился как председатель кооператива «Диск» и что занимаюсь культурными мероприятиями. Потом я коротко изложил свою идею.
Мое предложение удивило и заинтриговало всех присутствующих сразу, как только я довольно бодро, кратко произнёс по-русски:
«День Независимости», — праздник новый. Это политический праздник и это понятно всем. Поэтому к нему надо подходить по-новому.- я сделал паузу,- я подниму над городом новый трехцветный национальный флаг свободой Армении, презентуя миру демократию и новую власть, а вечером устрою лазерное, световое шоу с дискотекой на площади. Кстати, там можно будет потанцевать не только «Ламбаду», но и поесть шашлыки…».
Все затихли, вдумываясь в сказанное, продолжая усиленно сканировать мой силуэт, обдумывать необычную идею, которую никак не могло переварить их голодное сознание.
«Я принимаю ваш проект»,- заключил мэр города, выслушав меня с вниманием и интересом. Это был молодой симпатичный человек в очках, крепкий в плечах, прекрасно говоривший по-русски. Его звали Амбарцум.
— Составьте смету и приступайте. Времени осталось очень мало. До 28 мая. О финансировании не беспокойся, сколько надо, столько и будет…
Я уже не слышал его дальнейших слов из-за сильно забившегося сердца, которое давало мне понять, что предложение моё принято к исполнению. А в зале аудитория шумела, обсуждая предложенное и более того, что оно было принято первым мэром республики без обсуждений, у этого, неизвестно откуда возьмись, русского.
Я продолжал стоять, не веря в произошедшее и смотреть на шумящую аудиторию, а перед глазами у меня мелькали кадры из фильма «Зангезур», и звучала армянская песня, которую пели армянские добровольцы, шагающие с русскими солдатами на борьбу с турками.:
«Кани джагеленк, меньк ирар сиренк…» (Пока мы молоды, будем друг друга любить…)
— «Ба, мермот, сенц кран ка?» (А у нас такой кран есть?) — вдруг неожиданно прозвучал сквозь шум в зале голос неизвестного мне руководителя. Всё замолчали и вопросительно уставились на меня. Ведь и вправду, подумали многие, как можно было поднять над городом флаг республики, кроме как на большом кране. Засомневавшаяся аудитория притихла и вновь уставилась на меня. Сообразив, что произошло, я, еле сдерживая себя от распирающих меня эмоций, произнёс:
-Да не на подъёмном кране я собираюсь поднимать флаг, а на монгольфьере. Это такой тепловой шар. Аэростатом называется. Он стартует с площади Ленина и полетит над городом, над всей республикой. Это будет демонстрационный полёт главного флага республики над всей страной. Потому что он будет самый большой…Все жители его будут видеть… и в том числе турки тоже…
Последние слова взорвали аудиторию радостными возгласами, послышались рукоплескания. Я не верил своим глазам: вся аудитория теперь смотрела на меня другими глазами. Недалеко от стола мэра крутился Самвел, один из директоров-прохвостов дома культуры, что расположен недалеко от института вычислительных машин. С ним я был знаком ещё в восьмидесятых, участвуя в дискотечных вечеринках, организованных им в кафе «Саназар-Багдасар». Сейчас он, неожиданно откуда — то появившийся, показывал пальцем в мою сторону и с нарочитой невозмутимостью говорил своим коллегам, что я первый диск-жокей «молодёжки» и всего СССР, и вся молодёжь города знает меня и что я работал у него под его началом…
Удовлетворённые моим ответом и более всего тем, что скоро турки воочию увидят армянский символ государства и власти в небе Армении, шумная аудитория стала расходиться совсем в другом расположении духа. Мне было вдвойне приятно сознавать произошедшее, так как теперь не только мэр был доволен моим проектом, но и вся аудитория, которая поначалу восприняла меня «в штыки», затем, немного переосмыслив, посчитала себя причастной к оглашенному мной проекту века. Выходя из зала заседаний, многие жали мне руки, радостно говоря: «сах эльнэс» (будь здоров), «шат лав» (очень хорошо) и «шат, шат урахеньк» (очень, очень рады).
Поговорив ещё немного с мэром о деталях предстоящего празднества, он в заключение беседы познакомил меня с его помощником Сергеем, невысоким и симпатичным молодым человеком, которого обязал помогать мне, если возникнут какие-нибудь организационные проблемы. Там же, в мэрии, я потом приобрёл много новых знакомых, которые искренне помогали мне в организации предстоящего праздника.
На улице стояла тёплая, весенняя погода и казалось, что и она способствовала приближающемуся новому празднику, празднику, которого ждали все, связывая его с предстоящими улучшениями в жизни. На улицах было много народу, который, как всегда, собирался группами на уличных перекрёстках, и, греясь в солнечных лучах, обсуждал происходящие события на границе, в Карабахе, Москве и в верховном совете республики, где решалось отделение от СССР и становление третьей республики.
Одни говорили, что этого делать нельзя, так как турки мгновенно поглотят республику, другие, выпятив грудь, доказывали, что имеющиеся запасы молибдена и каучуковый завод в городе, единственный в Европе, не дадут умереть отделившейся самостоятельной республике. Порой дело доходило до оскорблений и даже рукоприкладства.
В необычайно приподнятом состоянии духа я ездил по родному городу и смотрел на происходящее на его улицах, строя план предстоящей поездки в Москву за необходимым шаром, лазерным устройством и всем тем, что нужно для их переброски в Ереван. Всю режиссуру предстоящего действа я тоже взял на себя, считая, что этого никто не сделает лучше меня, да и платить приглашенному режиссёру, если бы возникла надобность в таковом, нечем. Вечернее мероприятие на городской площади с участием лазерщиков, если таковые не найдутся, я предполагал подстраховать своей «переносной дискотекой», с которой выступал на Олимпиаде-80, усилив её выходную акустическую мощность аппаратурой какой-нибудь местной фирмы, что было бы гораздо надёжнее. Где и из чего делать флаг тоже волновало меня, так как заводы почти не работали, а ткани необходимых расцветок нужно было ещё отыскать.
Помимо всего, при всех навалившихся заботах, душа моя находилась и в крайне противоречивом состоянии. С одной стороны, я видел как изо дня в день рушиться моя великая страна, для которой я спроектировал «переносную дискотеку», собираясь ею оснастить весь Союз и был в отчаянии, предчувствуя, что это всё так просто не закончится. Мне, как и многим, тоже хотелось обновления, но не такой жестокой ценой, с запахом крови, смертей и пожарищ, которые лились с экрана телевизора, радио, газет. С другой стороны, мне по наивности казалось, что после такой пафосной демонстрации флага, которую я собирался осуществить в связи с установлением независимости республики, закончится братоубийственная война, восстановиться мир, как это было после Отечественной войны, исчезнет как сон межнациональная рознь, жизнь вновь забьёт ключом и всё станет гораздо лучше. К этому обновлению буду причастен и я, внеся свою лепту в историю, и история тоже меня не забудет. И мой отец, который привёз нас сюда из России, защищая её южные границы, непременно выздоровеет. Кто знает, кроме одного только бога, что мы тогда по его воле приехали сюда из России, именно из-за того, чтобы здесь, на древней земле Армении, в нужный для истории момент, я поднял флаг свободы, независимости, флаг новой жизни. И уже потом, выполнив последний пункт из божественного наставления, помахать на прощанье шёлковым триколором с высоты птичьего полёта и крикнуть с небес во всеуслышание своей малой родине: «Прощай, страна НАИРИ!».
Каждый вечер я спешил домой, где лежал умирающий отец, прося бога, что бы он не торопился взять его к себе. Дни его были сочтены, и только мать, ухаживающая за ним, из-за нехватки тепла, кутала его несколькими одеялами. Мы с матерью утешали себя тем, что больной отец не знает, что происходит на улице в его стране, которую он защищал, которой верой и правдой служил, и которая теперь умирает также мучительно, как и он, оставляя меня и мать в неизвестности, в далёкой каменной стране…..
Но время шло быстро и не ждало меня. За дело я взялся сразу, получив «добро» от руководства мэрии и бумагу на бланке горсовета за подписью зампреда, где было чётко указано: «Всем, к кому обратиться предъявитель сего документа, оказывать всестороннюю поддержку и помощь в организации праздника «Дня Независимости» РА». Одним словом, бумага с печатью и подписью, напоминала мне мандат, который выдавался когда-то в революционное время лицам «временно поверенным» властью. С выданным мандатом, чувствуя себя не меньше личности легендарного матроса Железняка, некогда вершителя истории, только без бушлата и маузера, на лихом «Запорожце», именуемом в народе «еврейским броневиком», я мотался по митингующему городу, где чернобородые ребята с плакатами в руках зычно кричали Тер-Петросяновские лозунги: «айер миацум!» (армяне, объединяйтесь!) и «пайкар мичев верч!» (победа да конца!).
Объединятся мне было ненужно, и побеждать кого-то тоже. Я стремился сделать своё дело так, как обещал, коль взялся за его выполнение. Минуя толпища митингующих и зевак, я торопился заправляться бензином в многолюдных бензоколонках без очереди за счет мэрии, а в санитарных службах города вообще бесплатно. Стоило мне сказать, что я личный представитель президента, то бишь Тер-Петросяна, и показать бумагу с печатью и подписью, как все с удивлёнными лицами и широко открытыми глазами от услышанного и увиденного беспрекословно уступали моему напору и желаниям. И это было понятно: дело было не личное, а государственной важности, тем более, что речь шла о символе новой власти — флаге. Кто мог противостоять этому и не помочь мне? — никто!
Я же готовился к предстоящему празднику основательно и ответственно: «Это тебе не дискотеку в «молодёжке» провести, диск-жокей, а первый праздник новой страны. Флаги над городом не каждый день поднимают», — думал я, крутя баранку тарахтящего «Запорожца», колеся по улицам весеннего Еревана.
Мне всё ещё не верилось, что мне, русскому человеку, которому совсем недавно, неслось вслед детское: «рус-кукуруз, ави-тутуз» (русская кукуруза, куриная задница), новая власть доверила реализовать собственный проект, проект исторической важности. От этого мне становилось невероятно свободно дышать и казалось, что это и есть моё призвание, к которому я шёл все эти годы пребывания в Армении, что это сама жизнь распорядилась подобным образом моей судьбой, и теперь весь мир ожидал моего умения поднять флаг над новой страной. Считая себя не менее жертвующим, чем Данко, я готов был махнуть триколором с небес: дать старт в новую жизнь своей малой родине, — Армении, России,- воспрянуть ото сна, а врагам обомлеть от увиденного.
Приступив к реализации проекта, я первым делом собрался в Москву, что бы найти тех, у кого был монгольфьер. Билетов в кассах аэрофлота не было, и я тут же заехал в мэрию, за помощью к Сергею. Он тут — же созвонился с кем-то, и я вновь помчался в кассы. Там меня уже ждал билет, и я утром следующего дня вылетел в столицу, получив от матери наставление, быть осторожным и главное, привезти побольше еды для отца. Дремля в самолётном кресле, я вспомнил рассказ отца, когда он отвозил мешок муки своему опухшему от голода брату на Украину. Как двое дядек хотели отобрать у него этот мешок, и как он отбился от них. Это была время послевоенное, голодное. А сейчас я, его сын лечу в Москву, что бы привезти ему немного еды. И время тоже лихое, почти военное. «Когда же это закончится, когда будет покой и достаток в стране» -думал я, и не находя ответа смотрел сверху на величавый Арарат, который провожал или встречал меня всякий раз, когда мне приходилось летать в Россию. Неожиданно меня «прошила» шокирующая мысль, воспользоваться моментом и ….слетать на монгольфьере на Арарат, что бы сверху увидеть Ноев Ковчег. Тот самый Ковчег, который спасся во времена всемирного потопа. Но я тут, же отбросил душещипательную фантастику, так как скрипнувшие динамики сообщили, что самолёт идёт на посадку, дав мне понять, что я быстрее буду в аэропорту назначения, чем на вершине седовласой горы. Тогда я не мог предположить, что пройдут годы и я вернусь к этой идее, в дни празднования 1700-летия христианства в Армении. А сейчас…
Москва встретила меня тоже митингами и демонстрациями и таким количеством разношёрстного народа на улицах, что мне показалось, что начавшиеся майские праздники десятидневной давности, так и не заканчивались. На улицах столицы появилось множество киосков с иностранными названиями, где свободно продавался импортный спирт в пластиковых бутылках. Хмельной народ был виден там и тут. Такой я не видел столицу с лета 1989года, когда приезжал сюда на концерты знаменитого «Пинк Флойда», намериваясь зафрахтовать звёзд рока в Ереван, на стадион «Раздан», что бы провести благотворительный концерт в память жертв прошедшего землетрясения. Тогда это было престижно среди звёзд музыкального олимпа. Но договориться с ними мне не удалось, из-за неимения трёх миллионов рублей, которых запросил некий Артур, представитель госконцерта, прокатчика знаменитой группы в Москве. Но я не отчаивался, и два раза побывав на их концерте в «Олимпийском» бесплатно, благодаря архитектору Львовскому, автору проекта сооружения, пришёл к выводу, что мне ещё рановато тягаться с монстрами рока и что они мне ещё «не по плечу». Зато потом мне повезло с нашими звёздами: я возил в Спитак Анатолия Ширвиндта, Михаила Державина, Михаила Грушевского со своей группой «Зиг-заг», накапливая опыт продюсирования, которым хотел заняться в будущем. Теперь вот флаг, дело государственной важности, мой первый продюсерский прект..
…На Пушкинской площади, что со стороны Макдональдса, проходил митинг. Молодые ребята с дореволюционными головными кепками, типа – «картуз», шныряли среди слушателей, всовывая им в руки небольшие листки, призывающими вступать в ЛДПР. Одна из них мне попала в руки. Я сунул её в карман, надеясь сходить на сборище и посмотреть, что это такое: партия ЛДПР и её лидер, в такой же кепке-картузе, изображённый на листовке. Но дело нужно было делать впервую очередь и я, выбравшись из многолюдной толпы, поспешил в метро. Мне предстояло найти одну фирму, которая имела монгольфьер для нужд экологии. Адрес фирмы мне был известен, так как познакомился с её сотрудниками годом ранее, в Ереване, на юбилее общества филателистов, и не задерживаясь дольше, я рванул в сторону метро «Тушино».
Александр Комиссаров, лидер экологов с революционной фамилией, встретил меня, ничуть не удивившись, и тут же любезно пригласил в свой офис.
— Как там Ереван? Шумит ещё на театральной площади?- улыбаясь, говорил он, тряся мою руку.
-Да, и у вас тоже не менее… По пути к вам, чуть в ЛДПР не вступил на пушкинской..- отвечал я, смеясь, проходя в просторное помещение.
В большой и светлой комнате командир познакомил меня со своими коллегами. Все пилоты-бородачи, были крепкими в плечах, общительными и говорливыми ребятами. Вскоре мы сообща приступили к беседе, как только уселись за стол и отхлебнули по глотку чая, любезно предоставленного мне хозяевами.
Я обрисовал свою проблему и все разом приступили к её обсуждению, стараясь не упустить ни капли нюансов из требований к полёту, увязывая их с особенностями технологии предстоящего действа. Полёт с флагом, как, оказалось, был делом не шуточным, не совсем предсказуемым и значит, опасность неудачного исполнения с элементами риска присутствует всегда.
— Сколько это всё будет стоить?- вскоре задал я вопрос всему лётному сообществу, которое сразу напряглось, видимо стараясь не «промахнуться» с ценой, и не вспугнуть выгодного заказчика. — Да и гарантию успеха даёте? – не пасовал я, — А то вдруг улетите в Турцию с армянским флагом и тогда мне и вам «секир башка» будет. Турки такого не простят…
— Да-а,- послышались вздохи.- Гарантию дадим, но это, в конечном счёте, как ветер прикажет, — зашумели пилоты. – А застраховать нас, вашему мэру видимо всё-таки придётся. Полёт в городских условиях, где дома высотные, столбы электропередач, башни и главное в горной местности, где камни, скалы и ветра дуют во все стороны, это тебе не русская матушка-равнина.… Да и без карты ветров региона, нам не обойтись. Её в аэропорту добыть вам надо заранее, плюс карта города тоже нужна. Место посадки выбирать надо, а то разбиться при посадке можно, да и в КГБ заявку подать надо заблаговременно, а то и сбить могут…
-Кто ж это собьёт?
-Да может и наши, и ваши, или те же турки. Видишь какая ситуация в стране, все на стрёме. Вот — вот революция грохнет в стране. Собьют, и не узнаешь кто. Докладывать не будут. К тому же ваш город почти приграничный…
Я задумался, над сказанным. Ведь на самом деле не всё было так просто, как мне казалось вначале. Да и в тёмном Ереване по вечерам тоже стреляют, и кто это делает неизвестно. Надо бы у Сашки всё узнать. Ведь по ночам к нему в «Армянскую кухню» приезжают какие-то «фидаины-маузеристы» на «Икарусе». Он их кормит, поит и наверно за это собирает какие-то дивиденды на будущее. Тоже мне, герой – стряпуха, неплохо устроился. Наверно метит стать личным поваром президента….
— А на счёт турок… Трудно сказать. Навряд ли они будут стрелять. Монгольфьер то советский…С Россией дело иметь не захотят…
— Какова должна быть страховка?
— Да один миллион рублей потянет. Нас ведь двое будет в корзине,- затянул Владимир, один из пилотов.- Да два баллона сжиженного газа под давлением 80 атмосфер. Если пуля бандитская чиркнет или что-то ещё, то на два «груза 200», вам придётся разориться. Это точно.
— А если во время демонстрации вдруг флаг упадёт, или ещё что-то произойдёт с ним, не очень лицеприятное. Как быть тогда? Это же флаг,- символ власти. А с властью шутки плохи. Тогда как быть? За это, отвечаете?
— Тогда будет скидка на пятьдесят процентов. По-другому, не получиться. Всё предусмотреть невозможно.
В воздухе повисла пауза, каждый из нас размышлял «со своей колокольни», прикидывая всё плюсы и минусы, не решаясь высказаться первым. «Пора»,- подумал я,- без бутылки здесь не обойтись» и достал из сумки бутылку армянского коньяка, который захватил с собой на встречу с воздухоплавателями, на помощь которого, по традиции, рассчитывал.
— О-о! Сейчас «старший лейтенант» из Армении нам клизму будет ставить. Как раз кстати,- воскликнул Александр.- А то от «вчерашнего» никак отойти не можем. «Висели» на одном митинге вчера, замёрзли на ветру. Давай сюда Володя стаканы, видно разговор серьёзный будет.
После короткой дегустации ароматного напитка, общение стало более демократичнее и свободнее, и когда бутылка была распита, все вопросы оказались решёнными. За время разговора мы отметили все узловые точки проекта и внесли их в договор, разделив по пунктам. Там же определили размер полотнища флага, материала и технологию его изготовления и крепления, заодно решив изготовить и закрепить на поверхности монгольфьера два бамера, с надписью «Армения» на русском языке и «Айастан» на армянском. Подписав документы о намерениях, мы пожали друг — другу руки, пообещав созваниваться в процессе подготовки к мероприятию.
Прощаясь, я вспомнил: — Мне бы «лазеристов» найти, для вечернего шоу. Хочу, что бы поверхность вашего шара послужила экраном, а они, что-нибудь нарисовали на нём, или слайды показали на историческую тему. Народ зрелищ любит, хоть и голодный. У вас нет таковых коллег в запаснике?
— Ну и фантазёр ты Валера. Только вечером наш монгольфьер сам светиться очень красиво, там же газовая горелка.… Всем нравиться.… Как китайский фонарик.…А так есть одна фирма, с нами работала когда-то, вот их телефон. Попробуй…- Александр записал мне адрес и телефон.-
— Пока! Русским знаменосцам армянской истории! Родина вас не забудет и Армения наверно тоже, — громко произнёс я и заторопился на выход в сопровождении Александра.
Вскоре я торопился в сторону метро, что бы успеть встретиться с лазерщиками. Но в тот день я не встретился с ними и решил пойти к Лёхе, так как приближался вечер и я должен был побеспокоиться о ночлеге.
Лёха, мой друг ещё с детства, проживал в Москве и я часто бывал у него дома, когда приезжал в столицу в командировку. Он не удивился, когда я появился в дверях и только громко воскликнул: «О-о! Светотехника опять приехала!»
Целый вечер мы проболтали с ним сидя за столом, вспоминая Олимпиаду и вечеринки тех славных дней, девчат и выставку, где я выставлял свой «Диско» в павильоне «Москва». Достаточно выпив, я вновь и вновь рассказывал ему о миксе с голосом Леонида Брежнева, причмокивающим голосом которого я напугал всех шефов НТТМ-80, заставив их стоять по команде смирно и хлопать в его адрес.
— Эх, были времена, Валера-джан, а теперь моменты, даже кошка у кота просит алименты!- затараторил охмелевший Лёха, держась за живот. -Теперь значит, флаг поднимать будешь? Страна разваливается, армяне первыми отделяются, хотя находятся в блокаде, а ты их флаг поднимать собираешься? Стало быть, их знаменосцем будешь… и в их историю попадёшь?
— Да мне за державу обидно. Пусть не думают некоторые горячие головы, что Россия оставит Армению. Это наш южный форт-пост. Ракеты там наши стоят, юг держат СС-300, а сами армяне молятся на них. Не было бы там русских, им бы крышка была от турок. Не зря же я жил там тридцать лет, а отец «жарился» на турецкой границе. Спасибо никто не сказал, а я там свой «Диско» изобретал для всей страны. Сам знаешь.… А медаль за него мне дали здесь, в Москве, где ты яблоками в то время торговал… Я работал на общество, а ты на свой карман, Лёха…Вот как только подниму российско-армянский символ, покажу его белу свету и крикну во весь голос, с птичьего полёта: «Аджох Айастан!»….
-И тогда в Москву, аль нет? – ехидно переспрашивал Лёха, развалившись на диване. — Родина ждёт?
-Не знаю. Там в горах мой дом, семья, выходит и родина тоже… Сам знаешь. Здесь у меня нет дома, но я здесь родился, в России. Это моя родина. Разве не так? Там малая родина, здесь большая.…Не рви мне сердце, Лёха. Сам — то ты армянин, а смылся давно в Москву. Выходит ты предал свою землю, свою родную Армению…Ты не обижайся и не надувай свои губки, как Маруся на печи, я правду говорю. — Лёха заерзал, а я продолжил:
— А там сейчас ходят на митинги, такие как ты и кричат: «Хо-хе-ра!» (Земли!). Требуют земли, которые находятся сейчас в Турции, дерутся за неё в нагорном Карабахе, а чуть что не так, сачкуют в Россию и там обвиняют её в происходящем. Никто не хочет остаться и поднимать свою родину. Патриоты недоделанные. А чуть что, браво кричат на всех перекрёстках: «меньк айенк!» (мы армяне!). Нарциссы, да и всё. Или бегут в Америку, у кого есть деньги, а потом там плачут взахлёб об оставленной родине…
Почему был турецкий геноцид в пятнадцатом году, ты знаешь?
-Ну продолжай, продолжай, — прошипел Лёха, кивая головой и щуря глаза.- Почему?
-Потому что не было у армян своего флага пять веков, то бишь не было государственности. А теперь будет, как тогда, с 18 по 21год, в годы их Первой Республики. Потом семьдесят лет Советов, и сейчас вновь республика. Третья по счёту. И этот новый армянский флаг поднимут русские. И это сделаю я! Этот факт армяне поймут и осознают наверно потом, потом и будут расценивать это по-своему и по-разному. А может быть и никак. Запомни мои слова, Лёха. Это тебе не Америка или Австралия, это А…
Лёха сидел и слушал меня, уставившись в одну точку. Я продолжал.
-Я и русские пилоты-знаменосцы, которые на монгольфьере полетят, если посмотреть шире, через призму истории, то мы,- потомки тех русских солдат, которые бились в Сардарапатской битве, вместе с армянами, против турок в 20-е годы. А ещё ранее, времён кавказской войны 1827 года, то бишь мы,- наследники солдат Паскевича, которые освобождали Эривань от персов. За это его так и назвали, благодарные армяне, граф Паскевич-Эриванский, ты уловил? Это его офицеры армии освободительницы, подняли российский флаг на стенах города и потом на радостях сыграли пьесу Грибоедова «Горе от ума» в присутствии автора. В доме сбежавшего персидского наместника. Вот так, Лёха-картоха, слушай дальше, да на «ус мотай». Продолжаю…
Это было, наверно, первое русское, культурное мероприятие в Армении. А через 145 лет, то бишь в 1972 году, я презентовал первую дискотеку в городе. Вот тебе и история малых и больших народов и моё место в ней. Всё в этом мире завязано. Так что, ахпер-Лёха, презентацию национального флага будет делать не кто-нибудь, а первый советский диск-жокей по кличке «Красный», со своими русичами, притом на первом советском монгольфьере «Аэровек». Империя разваливается, русские летают на шарах, а диск-жокей делает русско-армянский микс…. Ты всё понял? Запиши. Для истории это потребуется… Кстати, в Америке, первый флаг в 1776 году изготовила искусная швея Бетси Росс, и её имя вошло в историю навечно. Все американские школьники знают его как «флаг Бетси Росс», а её дом в Филадельфии, стал национальном музеем. Что будет дальше с флагом, я знаю: я его отдам хозяевам. Я его изготовлю, презентую и… отдам. А что будет потом с моим домом и со мной дальше, не знаю Лёха…
Мы немного помолчали, каждый обдумывая своё.
-Значит, русские покидают Армению навсегда? – удивлённо произнёс Лёха.
-Да ты что! Советские части уйдут… Теперь российские базы будут на их месте квартироваться…
-Что только не твориться в стране, а? В восьмидесятом мы и не думали о таком раскладе…Ты со своим «Диско» на ВДНХ-а крутился, я «помидорчиков» на «Жигулях» таскал,- прошипел Лёха, ухмыляясь и затягиваясь сигаретой,- теперь, значит, первый тот, у кого деньги. «Крутыми» себя кличут. Кто был вором, стал всем. Смехота, да и только. «Ашхара шураэкель» (Мир перевернулся)…Э-е! Лучше давай по одной и спать. А то завтра у тебя дела по светотехнике и… что, обратно что ль?
-Ну да. Времени нет. Вот только с лазерщиками разберусь и еду надо в магазинах приобрести. У нас в магазинах шаром покати, ничего нет, у вас пока ещё что-то есть. Отца кормить нечем…Плох он совсем, Лёха.
Лёха смотрел на меня, качая головой, и, отхлебнув водки, спросил:
-Значит, они с голой задницей будут чествовать свою независимость? Ну и ну…А как твой кооператив, работаешь?
-Да какая там работа. Война, землетрясение и блокада ко всему, понимаешь? Дискотеку не откроешь, в городе тяжелейшая атмосфера: убитых фидаинов в гробах привозят из Карабаха — и на театральную площадь. Отпевают их прилюдно, на митингах. Это только видеть надо. Куда там ночной клуб или дискотеку организовывать, сам понимаешь. Ночами стреляют, света в городе нет. Энергетики веерное отключение в городе применяют. А я перебиваюсь небольшими концертами, вожу голодных, как я, артистов на «дохлые» предприятия, чтоб от голода не умерли. Небольшими скетчами отделываемся. Многие театральные артисты хотят перейти ко мне в кооператив. Особенно те, что в кинофильме «Парни музкоманды» снимались, помнишь? Мои гонорары выше и сразу, после выступлений. А у них зарплаты в театрах мизер и ту не выдают: театры не работают.
-Выходит, помогаешь культуре выживать? Молодец-кес! Медаль Давида Сасунского заслужил,- захихикал Лёха, наливая мою рюмку и свою,- Давай, «сах ельнэс!» (будь здоров!). Он чокнулся и выпил.
-Эх! Где наши восьмидесятые. Было время, ты прав, что сейчас остались только моменты, вспоминать…
Лёха скривил мину, и, немного подумав, медленно поднялся с дивана, уступив его мне, пошел, качаясь в другую комнату, махнув рукой то ли на всё услышанное от меня толи, на прощанье, выключив у двери выключатель.
Примостившись на диване, я долго не мог уснуть, думая, как всё получится с флагом и как там сейчас отец. Мне вспомнились Тоцкие лагеря под Оренбургом, где я, второклашка, некогда в летние каникулы пятьдесят четвёртого года, организовал из своих сверстников детский концерт для солдат, до отказа заполнивших летнюю площадку под открытым небом и бурно реагирующих на наши выступления. Концерт прошёл на славу, если не считать рухнувшего на сцену тяжёлого, бархатного занавеса, накрывшего всю труппу выступающих детей во время финального номера.
Потом там же, в селе Тоцком, в сентябре грохнула «атомка», и мы больше не ездили туда на летние каникулы. А через год дивизию отца перевели в Армению, и ещё через год я с матерью и сестрой отбыли из Оренбурга в далёкое Закавказье, к границе Турции, в «розовый город» Ереван, где служил отец. Прошли годы, и, видимо судьба вновь мне замахала рукой: «Пора, мой юный друг, пора возвращаться и к истокам прикоснуться своим…»
…Утром, созвонившись с лазерщиками, я распрощался с Лёвкой и поехал на встречу с ними, в их фирму.
Главным специалистом в этом деле был некий Михаил Шпизель, он же и учредитель своей небольшой фирмы. Он мне не понравился сразу, и поэтому разговор не клеился. Обрисовав проблему, я надеялся получить исчерпывающий ответ. Но конкретики не было, и это меня бесило, наводя на мысль, что все его лазерные секреты — это мыльные пузыри для детей. Мне нужно было знать, готов ли он приехать в Ереван и осветить площадь и монгольфьер в такой неординарный день.
-Так что надо для этого?- не имея больше сил рассказывать ему о моей задумке, произнёс я.
-Деньги, самолёт для переброски оборудования и помощников с машиной,- ответил тот, прижимая рукой очки в переносице.
-Сколько необходимо перечислить?- задал я вопрос.
-Чем больше, тем лучше,- не моргнув глазом, произнёс очкарик,- примерно двадцать тысяч рублей…
-Ладно. Я столько и запрошу у города… И сообщу вам. По этому же телефону?
-Да, да,- заторопился оживший очкарик, видимо не ожидавший такого оборота разговора.
Я распрощался с липким предпринимателем, начавшим мне рассказывать о митинге, где они, по его рассказу, «писали» лазерным лучом на небе: «Ельцин, да!». Мне казалось, что он больше врёт, стараясь меня удивить, чем говорит правду. Но делать было нечего, и я заторопился в город, надеясь попасть в продовольственный магазин и купить что-нибудь съестное.
В продовольственном магазине, что недалеко от гостиницы «Минск», мне пришлось постоять в очереди и упрашивать продавщицу, которая, к моему удивлению, требовала от очередников паспорта с московской пропиской. Толпа возмутилась её требованию, зашумела и она, упрямясь, но уступила, продав мне десять банок «завтрак туриста» югославского производства и две банки мясного питания для собак. Эти красочные банки меня вздёрнули, так как я никогда не покупал нечто подобное, тем более что бы съесть. Просто я вспомнил интересную статью из журнала «Крестьянка», где писалось об одной семье русских беженцев из Америки, которые, не имея денег, были вынуждены есть дешёвые мясные консервы для собак. Откуда они взялись в магазине, и почему я вспомнил этот случай, мне было непонятно. Но времени на раздумье не было, и я взял их. В другом магазине, тоже долго простояв в очереди, я с трудом выпросил у продавщицы два килограмма масла и, устав от толчеи и разноголосья, с трудом выбрался наружу. На улице тоже шумела демонстрация, и я, отдышавшись и насмотревшись на многочисленную толпу, поспешил в метро, на станцию «Аэропорт», проклиная про себя всё происходящее, и мясо для собак в том числе, которое, видимо, жрать предназначалось мне.
Весь полёт домой я почти не спал, думал о происходящем в Москве, невольно слушая тихие беседы пассажиров, там и тут обрисовывавшие друг другу душещипательные истории из увиденного в столице или пережитых моментах своей жизни. Под их негромкий разговор мне вспомнились дни давних лет: соцсоревнование проектировщиков четырёх институтов страны, удивительные встречи коллег-строителей, масса новых знакомств, застолий и разных совместных поездок по достопримечательным местам республики. Сейчас никого из них не найти. Вдруг обособившись, все они, видимо, выживают как могут у себя в республиках. А сегодняшнюю Армению наводнили беженцы из Азербайджана и мест прошедшего землетрясения. Я до сих пор иногда встречал бедолаг в городе и видел их несчастные лица, отчего мне становилось не по себе.
Глубокой ночью наш самолёт приземлился в тёмном городе, и вскоре все пассажиры, полными провизией, сумками и свёртками, перегрузившись в рейсовый автобус, медленно катили в тёмный город. У поста ГАИ нас остановил военный патруль. Вошедший русский автоматчик стал молчаливо осматривать притихших пассажиров, поочерёдно проверяя билеты и паспорта, подсвечивая их фонариком. Закончив осмотр, козырнув водителю, он вышел из салона ЛАЗа. Притихшие и уставшие, мы покатили дальше по тёмному шоссе, и вскоре добрались на конечную остановку, у агентства Аэрофлота.
Начинало светать, и я, выбравшись из душного автобуса, пошёл пешком по безлюдному проспекту Ленина, спеша в дом номер пять.
Татьяны, моей подружки, дома не было и я, быстро раздевшись, завалился спать.
Утром я проснулся от телефонного звонка. Звонила Татьяна с работы. Быстро согрев чай, я тоже поспешил из дома, стараясь успеть до перерыва съездить на шелкоткацкий комбинат, собираясь там узнать всё о тканях и главное, о возможности изготовления трёхцветного полотнища. Меня беспокоило только одно: чтобы этот комбинат работал, так как из-за нехватки электроэнергии многие предприятия города простаивали или вообще не работали.
В городе было тепло, не то что в Москве, и, нежась от майского солнца, я, не торопясь, покатил на отцовском «Запе» по улицам тёплого города, направляясь в район Малатии, где располагался комбинат.
Оставив машину на улице, недалеко от проходной предприятия, я зашёл в небольшой вестибюль со стандартной вертушкой и показал дежурному в окошко свой мандат. Он долго рассматривал необычный документ и несколько раз смотрел на меня, что-то соображая и, наконец, спросил:
-«Умэс узум, ахпер?» (Кого хочешь, брат?)
-Директора или главного инженера, — чётко ответил я, глядя ему в усталые чёрные глаза.
-«Вочмекин, чка» (Никого нет). «Болорэн митинги гнацел» (Все ушли на митинг)
Я понял его и чуть замявшись, переспросил, но уже по-армянски:
-«Замериц март чка?» (Из замов, никого нет?)
-«Цехи варич, клни?» (Начальник цеха, подойдёт?)
Я кивнул в ответ, а дежурный, вернув мне бумагу, крикнул в окно, выходившее во двор: «Наапет! Ку мот ми оки русса екель!» (Наапет! К тебе один русский пришёл!)
На окрик дежурного кучкой стоящие во дворе мужчины вдруг замолчали, и уставились на того, кого звали Наапет.
Вскоре в фойе вошел невысокий черноволосый мужчина в замшевой куртке и, увидев меня, стоящего у окна дежурного, кивнул и, подойдя с протянутой рукой, спросил по-русски:
-Наапет. Ви ко мне?
-Да,- я назвал себя и протянул ему бумагу, – вот…
-«Эт инча?» (Это что?) — произнёс начальник и стал читать мандат.
-Я хочу заказать у вас новый армянский флаг, для полёта. Это возможно?
Начальник цеха прочитал мой мандат, и с удивлением выслушав меня, также удивлённо произнёс:
-А ты русский? Откуда?
-Да. Отсюда я. Ереванский я…
-Ва-а!, значит Валера-Ереванский?.. «Ай кез бан!» (Вот тебе на!). Значит, армяне отделяются от русских, а русские им за это флаги поднимают! — хитро захихикал он, видимо, радуясь своему умозаключению, или поняв, что от него хотят, –«Молодэц, кез!» (Молодец!)
Мы оба рассмеялись.
Он ещё и ещё раз прочитал мандат, немного поразмыслил, и, задумавшись над чем-то, произнёс:
-«Ктор ка» (материя есть), но какой цвет нужен? «Гост чуненк» (гостов пока нет). Такой цвэт тожэ нэт. Надо «гуйн» (цвет) делат. Краску дэлат надо, химик-технолог нужен. «Ари» (Идём).
Он что-то сказал дежурному, и тот, освободив вертушку, пропустил нас на территорию предприятия.
Комбинат было старым предприятием города, с грязными стеклянными стенами цехов и складов, с отдельными корпусами красильных цехов, из труб которых когда-то валил пар или дым. Сейчас они торчали, как грязные закопченные карандаши.
Мой спутник кого-то нашёл и стал беседовать с ним, показывая на меня.
Потом мы втроём зашли в соседнее здание и попали куда-то на склад, где большими рулонами на полках лежали разнообразные ткани. Мы подошли к одному из стеллажей, и складчик по имени Хачик стал показывать нам шёлковые ткани, а мы стали пробовать их на ощупь. Просмотрев несколько рулонов и ощупав руками скользкую ткань, Наапет предложил мне попробовать на ощупь выбранный им шёлк.
— «Эт клни?» (Этот пойдёт?),- спросил он, глядя на меня. Это капрон. Очень крепки.
-Думаю, что да. Пилоты хотели именно такой материал. Только он узковат. Флаг будет размером 6х18 метров. Значит, необходимо шесть таких полос, длиной 18 метров, сшитых между собой и усиленных шёлковыми стропами на швах. Я привёз такие…
Дальше мы продолжили говорить на тему подбора необходимой цветовой окраски, направляясь в пошивочный цех. В процессе разговора я понял, что мне необходимо будет уточнить цвет третьей полосы, которая заменяла синюю на старом советском флаге. Она должна была быть похожа на цвет зрелого абрикоса, но это предстояло мне выяснить, и как можно скорее.
На втором этаже небольшого здания, куда мы зашли, в длинном зале сидели женщины-швеи, которые, разом бросив шить, с любопытством уставившись в нашу сторону.
Наапет позвал на выход одну из швей. К нам подошла пожилая женщина, и, с удивлением поглядывая на меня, стала слушать начальника, который начал объяснять ей смысл нашего прихода и суть предстоящего дела.
Чуть погодя мне тоже пришлось втянуться в разговор между ними, и объяснить швее ещё раз свою задачу. Главная швея, она же бригадир чернобровых красавиц по имени Грануш, была удивлена моему заказу и вдвое — моей личности, но, не затягивая с расспросами, конкретно спросила:
-«Епа петк?» (Когда это надо?)
-Как только они покрасят шёлк,- я указал на цеховика,- так сразу можно и шить.. Но не позже 25 мая.
-«Аствац та, люйс эльни» (Бог даст, что б свет был), … а то машинки не будут работать,- продолжила седая женщина на русском языке, видимо уяснив для себя, что я русский…
-«Вочинч Грануш, дзерков анек, «Зингер» унэнк, че?» (Ничего, Грануш, руками сделаете, «Зингер» есть у нас, нет?),- убеждал её Наапет.
-Вы, Грануш-джан, в историю попадёте, как американка Бетси, — поддержал я разговор. — Она тоже была швея и сшила первый американский флаг…
Услышав об американском флаге и швее из Америки, взрослая женщина всплеснула руками, видимо, не поняв сути моего обращения:
-«Вай мэ!» (боже мой)! «Ес инч мехк унэм?» (В чём моя вина?)
-«Хеч чвахенас, Грануш-джан!» (Ничего не бойся, Грануш-джан!) «Меньк кез премя, дурсгрэньк» (Мы тебе премию выпишем),- заторопился успокоить удивлённую женщину Наапет, подмигивая мне глазом. Мы рассмеялись.
Ещё немного поговорив о деталях изготовления флага и передав моток шёлковой тесьмы, привезённой из Москвы, пообещав зайти через день-два, я распрощался с представителями шёлкопрядного предприятия и поспешил на выход.
Вечером я был дома, в Новом Норке, куда привёз саквояж с едой, привезённый из Москвы. Отец лежал под капельницей, которую месяц назад установил врач, и теперь мать и я сами меняли банки с лекарствами, которые медленно источали живительные капли, текшие по прозрачной трубке в исхудавшее тело отца.
Отец лежал пластом и смотрел в потолок, не реагируя ни на что. Только по его взгляду было видно, что он всецело был погружён «в себя». Кисти его напряжённых рук были привязаны бинтами к раме постели. К одной из рук тянулся гибкий прозрачный шнурок, соединяя её с емкостью, установленной на штативе.
-Ну как он?- спросил я мать, как только вошёл домой.
-Да так же. Никак. Уже ничего не ест.
-Выходит, я зря привёз еду?…разочаровано произнёс я и поставил сумку у входа.
Мать ничего не ответила, только поправила одеяло на кровати.
Я зашёл на кухню и выгрузил содержимое сумки. Пока мать сидела у постели, я разогрел чай на еле тлеющей газовой конфорке, и, вскрыв банку «завтрака туриста», позвал её.
Мать выглядела уставшим и измученным человеком, от вида которой у меня начинало щемить сердце.
-Тебе бы чаще бывать дома, сынок, а то я не в силах больше,- говорила устало мать, и я прекрасно её понимал.
-Сестру почаще вызывай на помощь, а я не могу чаще, ты знаешь. Праздник скоро, флаг поднимать мне надо, мать. Скоро пилоты прилетят, их надо устроить, звукозапись на студии сделать, актёров собрать… масса забот, а времени нет,- оправдывался я, хотя видел, как ей трудно одной выхаживать тяжело больного отца.
-Тебе какое-то письмо пришло,- произнесла мать,- из военкомата. Смотри…- и передала мне конверт.
С удивлением я открыл опечатанный конверт и, развернув бумагу, прочитал её.
Там уведомлялось о подошедшей очереди отца на право покупки автомобиля «ВАЗ-О5», поступившего на его имя, который необходимо было получить в течении десяти дней.
-Этого мне не хватало,- ответил я и пошёл в свою комнату, размышляя, как мне быть. Отец стоял в очереди десять лет, и не брать машину, которая, в конце концов, пришла и уже ждала меня в автосервисе, было недопустимо.
Но денег-то таких не было. «Где их взять?- раздумывал я, проклиная ситуацию, к которой прибавилась ещё одна забота,- отказаться от «Жигулей» — это тоже не дело. Когда ещё представится такое? Стоп! Я вспомнил Богдана, знакомого телемастера, который постоянно напоминал мне о моём «ЗАП-е». «Продавать будешь, я первый на очереди»,- постоянно уговаривал он меня. Решив ему позвонить завтра, я улёгся на раскладушку и уснул. Ночь прошла спокойно, что было удивительно.
В тот вечер я остался ночевать дома, а утром, поменяв очередную банку с раствором, висевшую на штативе системы, я на «ЗАП»-е умотал в город.
Несколько раз мне приходилось приезжать на фабрику и контролировать ход изготовления флага. Это происходило в те дни, когда в городе проходили многолюдные митинги, и чернобородые новаторы новой жизни, именующие себя демократами из партии ГГШ (Армянское общенациональное движение) упорно двигались к своей цели, пытаясь отделить республику от СССР и отодвинуть коммунистов на обочину истории. Многим работникам фабрики, куда я наведывался, видимо, казалось, что я занимаюсь пустяшным делом, но они исправно делали своё, хотя с недоверием, хитрецой и недоумением смотрели в мою сторону.
В Матенадаране, в книгохранилище древних рукописей, который расположен в двух остановках от моего института, где я работал и крутил свои дискотеки, я купил небольшую книгу, предназначенную для туристов — «Араратская долина». В ней я не нашёл описание флага Первой Республики, и решил позвонить Арэгу, архитектору, сыну автора комплекса «Сардарапатской битвы» Рафаэля Исраеляна. Мне не раз приходилось бывать в октемберьянском районе, где находился уникальный комплекс, но я не предполагал, что спустя годы я буду поднимать флаг в связи с произошедшими здесь событиями семидесятилетней давности. Сам факт предстоящего праздника так круто опутал меня нитью взаимосвязанных событий, что порой мне самому становилось удивительно интересно сознавать эту связь и свою сопричастность к истории.
Но найти Арэга мне не удалось, и я вновь обратился за помощью к Сергею в горсовет. Тот сказал, что в августе прошлого года, верховный совет принял закон о флаге и что третья полоса флага будет теперь иметь цвет абрикоса.
В те дни, мотаясь по городу, я вспомнил рассказ одного русского мужчины, истопника котельной одной армянской школы. С ним я познакомился в городской больнице №3, где лежал на предмет медицинского освидетельствования в связи с предстоящей службой в армии. Старый истопник рассказывал мне, что его отец, казак, служил в те времена в казацкой кавалерии генерала Андраника, где был сотником. «Турки больше всего боялись казаков, которые на полном скаку рубили их клинками напополам, с плеча и до пояса. Если они узнавали, что в бой идут казаки, то бросали оружие и ложились на землю, закрывая голову руками, сдаваясь и прося пощады», — рассказывал он всей притихшей палате больных некогда услышанный рассказ своего покойного папы. Вот и сейчас, я тоже сыграю свою роль в истории армянского народа, как некогда и русские казаки, что боролись за независимость Армении.
….Трехцветное полотнище флага шила бригада швей. Каждое цветовое полотнище, состоящее из восьми или десяти кусков шёлковой ткани, сшивалось друг с другом специальными стропами, швами и прочными шелковыми нитями. Флаг получился на славу: трехцветный, блестящий, большущий. Ещё несколько дней я потратил на поиски алюминиевой трубы, флагштока, к которой должно было крепиться полотнище флага.
Это оказалось довольно сложным делом, но знакомство с дирекцией стадиона «Раздан», в проектировании которого я когда-то принимал участие, помогло решить и эту проблему. На складе стадиона я раздобыл алюминиевую трубу-флагшток, который некогда украшал один из входов спортивной арены, и, не откладывая в долгий ящик, в тот же день на крыше «Зап-а», привёз его в пошивочный цех, где к нему и был прикреплён шёлковый триколор. Но это было не всё. Предстояло в нижней части флага прошить несколько карманов, куда должен был быть засыпан песок, играющий роль отвеса и натяжения флага во время полёта. Таковы были требования пилотов. Карманы были прострочены довольно быстро, но с песком пришлось повозиться, так как я не знал, где его можно достать.
Не желая более возиться в поисках песка, я случайно обнаружил в конце цеха противопожарный ящик с песком. Недолго думая, я воспользовался содержимым ящика, и спустя час песок был зашит в основании флага окончательно.
«Теперь в небо полетит не только флаг, но и часть армянской земли. Символично»- пронеслось у меня в голове, когда я в последний раз просматривал готовность флага к полёту.
Время шло, а мне порой казалось, что я не успеваю, хотя с утра до вечера занимался только подготовкой к предстоящему празднику, к реализации своего проекта. Как я и ожидал, лазерщик меня подвёл и перечисленные двадцать тысяч рублей я заставил бухгалтера их фирмы вернуть назад, пригрозив ей по телефону, что если будет задержка, то она будут иметь дело с мэрией города. Бухгалтер не заставила меня ждать, и вернувшиеся назад деньги я тут же решил использовать на оплату аренды студии звукозаписи «Арменфильма» и гонорары звукорежиссёру Павлику, диктору телевидения Аиде и замечательному актёру-чтецу Володе Абаджяну.
Цель моя была проста: ввиду того, что номер вечернего светового оформления «кинувших» меня лазерщиков, был сорван, мне ничего не оставалось, как заменить его чем-то другим. Оставаясь приверженцем «звука и света» я решил применить элемент из устоявшейся формы «радиотеатра»,- то бишь озвучить многолюдную площадь музыкально-патетической риторикой на национально-патриотическую тему в исполнении популярного чтеца с использованием классических музыкальных произведений. Удивительный голос актёра мне давно запал в душу, ещё с юношеских лет, особенно когда он читал стих «Ес Хаем» (Я-армянин). Слушая его бархатный, чуть с хрипотцой, проникновенный голос, в звучании которого было столько достоверности, сердечности и правды, мне порой,и не раз, хотелось прослезиться. Заворожённый его голосом навечно, я, не задумываясь, решил для себя, что именно он будет призывать свою нацию к объединению, свободе и человечности, читая стихи знаменитых поэтов своей родины.
В дополнении ко всему от ранее запланированной дискотеки, с помощью которой я хотел финализировать все торжества на площади, после долгих размышлений мне всё-таки тоже пришлось отказаться, так как психологический настрой жителей города в последнее время стал ещё более напряженным и непредсказуемым. Этому способствовало неординарное событие, потрясшее город: за неделю до празднеств, по городу пролетел слух, что правители города решили демонтировать идола уходящей истории — статую Владимира Ленина, которая располагалась на одноимённой площади. С этой площади, теперь уже предварительно переименованной в площадь Республики, предстояло стартовать моему монгольфьеру с новым армянским триколором, символом новой власти, той самой власти, которая теперь готовилась снести историческую фигуру её предшественника. К предстоящему событию демонтажа вождя общество относилось неоднозначно, и отношение горожан было далеко не безразличное, и о реализации праздничной дискотеки на этом месте, по понятной причине, было бы опрометчиво. Из того же справочника для туристов я узнал много интересного о «лобном месте» города- площади имени В.И.Ленина.
Ереванская площадь Ленина считалась одной из красивейших в стране советов. Её величием и красотой гордились все горожане от «мала и до велика». Её архитектурный ансамбль вошёл в энциклопедию как образец градостроительного искусства. Почётное название площадь получила вместе с утверждением первого генерального плана города в 1924 году — задолго до его осуществления. Автором генплана и основателем площади был выдающийся советский зодчий, академик Александр Таманян.
Начало строительства площади относится к 1926 году, когда началась закладка левого крыла Дома правительства. Именно в то время и начался снос «мазанок»- глинобитных домов из густонаселенного района города, занимающего три с половиной гектара площади. Начавшееся строительство, отразившееся на качественном изменении центра города и создании величественной площади Ленина и нового Еревана, навсегда унесло в прошлое облик окраинного губернского города. В 1938 году был объявлен конкурс на проект памятника В.И. Ленина. Проект выиграли супруги С.Вартанов и Н.Ф.Паремузова. А скульптура была изваяна народным художником СССР, академиком С.Д.Меркуровым. Сам Сергей Меркуров был греком из Ленинакана и до революции учился в Париже у знаменитого скульптора Родена. Он лично знал Ленина, помогал ему и встречался с ним в Швейцарии. Поэтому его скульптура была очень близка в реальном воплощении образа вождя.
Сам академик Иосиф Орбели предложил изготовить памятник из листовой меди, так как он считал, что ковка из меди — это древняя армянская национальная традиция. Эту работу делали медники из Ленинакана, каменную кладку делали мастера — каменщики Украины, а сложные, замысловатые узоры и орнаменты из гранита — опытные мастера армяне из Грузии. 29 ноября 1940 года памятник был открыт.
С супругами-архитекторами я познакомился ещё в начале шестидесятых, на праздновании 2750-летия города. Тогда директор проектного института, в котором я работал, Корюн Акопян, согласно решению Госстроя республики, пригласил своих коллег-архитекторов из Москвы и Тбилиси, прибывших на городской праздник в дилижанский ресторан. Там мне пришлось поучаствовать на праздничном обеде в качестве участника музыкального ансамбля. Со мной были две мои приятельницы из Москвы, искусствоведы из музея А.С.Пушкина, которые приехали ко мне в гости на уникальный праздник. Я взял их с собой на званый обед, который они помнят до сих пор. Теперь, когда я узнал о предстоящей акции, я стал переосмысливать происходящее по-другому, взвешивая всё прошлое и предстоящее, вспоминая забытые временем факты, события, даты и мироощущения.
Здесь, на площади, находился исторический музей, где я в школьные годы знакомился с историей древней страны. Здесь я видел картины Айвазовского, историческое панно «Вардананк», кортик генерала Андраника, воевавшего против турок и искорёженный велосипед легендарного Камо, погибшего во время автокатастрофы. Он был другом самого Ленина и, что удивительно, однофамильцем первого президента, который выступит на этой площади, после того когда я подниму флаг. А сейчас площадь-красавица готовилась к экзекуции вождя советской власти.
Я ещё и ещё крутился по площади, сердцу города, которая стала для меня, как и для всех ереванцев, родной, неотделимой частицей жизни. Я вспоминал здесь парады и демонстрации трудящихся, где я тоже неоднократно носил неуклюжие красные плакаты с патриотическими лозунгами, славящие партию и народ. Здесь звучали голоса юных пионеров, дающих клятву верности делу отцов и дедов, сюда приходили молодожёны, здесь впервые зажглись светомузыкальные, «поющие» фонтаны, сюда раз в году, по традиции, собирались поутру все выпускники городских школ, возвращающиеся после прошедших выпускных балов и вечеров. Среди них в начале шестидесятых был и я, а потом, в конце восьмидесятых, моя дочь. Здесь в праздничные дни небо расцветало в сказочном салюте. Салюте… Салюте?.. Салюте!
Вот салют-то мне и нужен!- вздрогнул я от пришедшей мысли и остановился как вкопанный, взирая на фасад каменной трибуны, расположенной в основании памятника, которой был украшен отличным барельефом: развевающимся флагом из полированного кроваво-красного гранита.
…Всё о готовящейся акции сноса памятника великого вождя я узнал самолично от Сергея, который рассказал мне о некоторых деталях и времени её проведения. В тот же день я познакомился с новым начальником отдела культуры мэрии Артуром, музыкантом-пианистом по специальности, который, впервые получив руководящую должность, не был готов что-либо предпринять существенное в организационном плане предстоящего празднества. Поэтому он полностью отдался течению тех устоявшихся норм руководства в проведении многолюдных сборищ, уступив напору неуёмных руководителей домов культуры, стремящихся изо всех сил оправдать свою деятельность участием в предстоящих празднествах. Отказать им было невозможно, учитывая и тот факт, что вся постоянно приходящая на массовые праздники аудитория горожан, по устоявшейся традиции, привыкла смотреть и слушать выступления национальных художественных коллективов домов культуры своего города.
Там же я узнал, что в празднике собираются принять участие и спортсмены спортивного общества: они собирались отметить его массовым забегом легкоатлетов на десять километров по улицам праздничного города.
— Хорошо бы, как всегда, салют в конце запустить…- мечтательно произнёс Артур .
— Да-а. Это было бы неплохо. Но ведь военные — это уходящая власть. Они не будут помогать чествовать новую… Правильно? Да установки-то военные. Их могут прямо на площади фидаины отнять и в Карабах утащить…
— Это да. Я и не подумал…. Но всё-таки попробую убедить Амбарцума…
Амбарцум ничего конкретного не обещал, но мы чувствовали, что он не будет звонить военным, у которых были салютные установки. И без этого было понятно, что ничего с фейерверком не получится, так как стычки в городе между военными и вооружёнными «бородачами» не прекращались.
Исходя из сложившейся обстановки я решил, не теряя времени зря, заняться подготовкой фонограммы, и в первую очередь найти соответствующего специалиста, который сможет написать необходимый сценарий для чтеца и музыкального сопровождения. Чтец был определён, а в поисках сценариста я решил обратиться к диктору телевидения Аиде, которая почти не исчезала с экранов телевизоров тех дней, озвучивая передачи о событиях в Нагорном Карабахе.
На телевидении у меня был свой блат, там я часто проявлял кинопленку, и через день ребята из проявочного цеха познакомили меня с диктором первого канала армянского телевидения.
Аида была удивлена моему появлению и особенно моей просьбе, но я убедил её в необходимости привлечения специалиста.
-Я познакомлю тебя с редактором одной газеты, они старые оппозиционеры коммунистам. Их время пришло…Думаю, он поможет тебе больше чем я.
-Какой газеты?- не терпелось мне узнать,- сейчас газет много появилось.
— «Рамкавар азатакан» (либерально-демократическая) — ответила Аида, пообещав мне на прощанье, что сегодя-завтра переговорит с ним и даст мне знать.
Через день я вновь созвонился с Аидой у неё на квартире, и она рассказала, как найти нужного мне человека. Редакция газеты «РА» располагалась в здании АДРИ, что недалеко от кинотеатра «Наири». Это место я знал хорошо и, не задерживаясь, помчался по сказанному адресу.
В известном здании, которое было когда-то очень популярным и притягательным местом досуга горожан, интересующихся культурной жизнью общества, я быстро нашёл редактора газеты. Он был невысокого роста, седоват и имел большие, пышные усы. Выглядел он уставшим и был удивлён, глядя на меня, но я привык к таким взглядам и, не обращая внимания на его мину, выложил ему идею написания текста, который должен был прозвучать на площади как некий призыв к свободе и новой жизни. Он согласился, а я обещал со своей стороны написать статью в его газету о прошедшем празднике.
В тот же день я нашёл Павлика, звукорежиссера киностудии документальных фильмов, которого знал давно, ещё с кружка кинолюбителей Дворца пионеров. Павлик жил недалеко от моего дома, поэтому, вечером сидя на кухне его квартиры, я выложил все свои соображения об озвучивании предстоящего праздника.
Павлик, временно неработающий, с нескрываемой радостью и интересом согласился принять участие в изготовлении фонограммы с участием известного артиста, пообещав завтра же договориться с дирекцией киностудии об аренде звуковой студии, и сообщить мне в ближайшее время о результатах переговоров.
В тот вечер, когда я вернулся от Павлика домой, отец, находясь в бреду, сорвал бинты, удерживающие его руки с присоединённой системой, отчего кровь из выпавшей из вены иглы забрызгала его постель и пол. Хорошо, что соседка, медсестра Ануш, оказалась дома. Я позвал её на помощь, и она быстро и профессионально вставила иглу на место и, вновь отрегулировав систему подачи лекарства, удалилась. Мы с матерью, поблагодарив ее, начали оттирать кровь и менять постельное бельё, что было не так-то просто сделать. Было уже далеко за полночь, воды не было, и света тоже. При свечах мы с трудом управились, и, устав окончательно, я удалился в сою комнату спать, даже не выпив чая.
В круговороте занятости к празднеству, я забыл о письме из военкомата. На следующее утро я поехал в республиканский военкомат. Там меня встретил уже знакомый мне капитан, который объяснил мне всё то, что было написано в письме. В заключение нашей беседы он выдал мне наряд на получение «Жигулей-05» и, скривившись от того, что я не лезу в карман за полагающимся «магарычем», протянул бумагу мне: «Возьми доверенность и сам иди в сервис. Срок один месяц. Да смотри, чтобы по дороге не отняли»,- съехидничал он, ехидно улыбаясь. Он был прав, потому что в городе действовали непонятные банды, которые отбирали автомобили, чаще государственные, якобы для нужд воюющей республики. Но действительно ли это было так, никто не знал. Мне вспомнился один случай, когда несколько людей из двух «Нив», с охотничьими ружьями наперевес, напали на два военных «Урал-а», припаркованных на обочине Норкской трассы, угрожая молодым солдатам-водителям своими двустволками. Увидев этот произвол, я позвонил в милицию, но дежурный никак не среагировал на моё сообщение. Потом я поехал к Сашке, чтобы выяснить происходящее, так как он наверно знал всё и обо всех тех личностях, которые могли быть задействованы в угонах.
«Горц чунэс» (дела не имей),- ухмыляясь, как всегда, произнёс Сашка, продолжая что-то жарить. Его слова подействовали на меня, и я старался обходить опасные явления, надеясь на то, что у меня был «ЗАП», одна из тех машин, которых не трогают, не отнимают и не воруют, а значит, и их хозяев тоже.
Теперь мне предстояло оформить доверенность у госнатариуса, но главное, её предстояло подписать больному отцу, что было практически неосуществимо. В тот же день я с трудом созвонился с Богданом и сказал, что время продажи «ЗАП»-а пришло и что пора появиться у меня с деньгами. Богдан свистнул на том конце провода от радости и тут же сказал, что готов в любую минуту явиться туда, куда я скажу.
Пока Павлик договаривался на счёт аренды студии, я решил всё-таки заехать в райисполком, благо он располагался недалеко от дома, и попробовать решить проблему с доверенностью самостоятельно. Рано утром на следующий день я уже находился у дверей нотариуса, которая приехала на работу на зелёном «Мерседесе», от вида которой, я понял, что «она возьмёт». Так оно и произошло. Когда я вошёл в кабинет и, путая русские и армянские слова, рассказал о своей проблеме, она невозмутимо отказала мне, ссылаясь на правила выдачи документа. Однако по тону и золотым кольцам на руках я понял её по-своему: тихо и уверенно положил нужную сумму под мраморную карандашницу, при ней поставив подпись отца и свою на генеральной доверенности.
Всё прошло как по маслу и вскоре мне пришлось торопиться домой, подпрыгивая от радости удавшейся операции. Но радость была недолгой: у дома я увидел «Скорую помощь» и, почувствовав недоброе, побежал в сторону подъезда. Так оно и оказалось: у отца сидел врач и измерял ему давление. Рядом стояла мать, и медицинская сестра готовила шприц.
— Что случилось, мама? Ему плохо?- пролепетал я, головой кивнув врачу и сестре в знак приветствия.
-Да. Как ты вышел утром в исполком, так у него и хрип появился,- прошептала мать,- я и «скорую» вызвала по телефону. Еле–еле дозвонилась…Надо же такому случиться. Я думала, что он умирает…
Вскоре врач и сестра ушли, так ничего и не сказав нового, кроме как: «Молодэц женщин, ай молодэц кези!» (Молодец женщина, ты молодчина),- произнесла взрослая медсестра с чемоданчиком в руках, глядя на осунувшуюся от усталости мать и качая головой.
Мы остались одни, и в комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Убедившись, что отец спит, мы с матерью сели пить чай на кухне.
На ум мне приходили паршивые мысли-миксы, сменяя друг друга, подобно тому, как диск-жокей меняет разные записи во время своего выступления. Но мои миксы были далеко не утешительными. Они были связаны с болезнью дорогого мне человека, отца, беспокойными событиями в городе, республике, стране. Они, как снежный ком обрушивались ежедневно с экрана телевизора, наполняя моё сознание непонятной перспективой дальнейшего пребывания здесь, где мы с матерью и отцом, у себя дома, постепенно становились не своими. Я старался не делиться этими мыслями с матерью, жалея её, но этого не получалось.
Неожиданно зазвонил телефон, это был Павлик, который сообщил мне, что всё готово для записи и можно ехать на студию хоть сейчас. Пообещав ему созвониться, я распрощался с матерью, и поспешил в город, к редактору в газету, за текстом, который должен был быть готов. Редактор не подвёл, и написанный текст на армянском языке лежал у меня в кармане, когда я направился на площадь Ленина, где должен был происходить демонтаж медной статуи Ильича.
Оставив «ЗАП» подальше от площади, я пешком добрался до неё и увидел издалека два автокрана с поднятыми стрелами, нацеленными на почерневшую статую вождя. На площади было уже много народа, в основном молодёжи и мужчин. Но с каждой минутой их становилось всё больше и больше. В толпе говорили многое и разное, вполголоса, как будто статуя могла их услышать и обидеться. Вскоре краны заработали, и один из них поднял к статуе двух рабочих, находящихся в люльке. Они остановили подъём у шеи скульптуры, и в толпе прошёл ропот: «визен кдрумен» (разрежут по шее). Что-то в происходящем было отвратительное, похожее на элементы средневековой инквизиции. Вскоре рабочие закрепили тросы на голове и дали знак крановщикам. Кран натянул стропы, и голова под вздох-выдох многолюдной толпы легко отделилась от туловища, и, повиснув на удерживающих её стропах, медленно повернулась в сторону многочисленной аудитории. Казалось, что она последний раз смотрит на мир, окружающее пространство, фиксируя тех, кто пришёл проститься с ней и тех, кто её уничтожает. Мне стало как-то не по себе. Я заставил себя сделать пару снимков своей «Сменой» и, пробиваясь сквозь толпу, подошёл поближе. Тем временем крановщик опустил голову вождя, и подошедшие рабочие бережно уложили её недалеко от постамента. Далее один из рабочих с помощью другого, вновь поднявшись на обезглавленную скульптуру, протиснулся в открывшуюся горловину туловища, и исчез в нём, видимо, собираясь отсоединить болты, крепящие её к пьедесталу. Смотреть на изуродованную скульптуру было больно, и хотелось, что бы её «четвертование» быстрее закончилось. Через четверть часа рабочий вновь появился в «шее» вождя и дал знак крановщику. Кран подал ему стропы, и когда они были закреплены вокруг обезглавленного тела, он начал их тянуть. Толпа на площади притихла.
Скульптура дрогнула, покачнулась и медленно поползла вверх.. Отделившись от пьедестала, скульптура зависла в воздухе и… вдруг неожиданно, из-под неё брызнула большая струя ржавой воды, видимо, собравшейся там от ранее прошедших дождей.
«Шрэц така Ильич!» (Описался Ильич!) – зашумела толпа мальчишескими голосами, и все тоже заговорили об этом. Обезглавленная фигура вождя повисла в воздухе, как будто прощалась со своим народом, народом, который семьдесят лет назад поставил её, а теперь низвергал навсегда. И тут я заметил уникальную картинку с уникальным символическим подтекстом: на массивном каменном пьедестале, где только что стояла мощная статуя вождя, теперь стояла его небольшая «копия» — это была живая фигурка рабочего с вытянутой вперёд рукой — он показывал крановщику, как двигаться. Она, словно молодой всход, появилась на месте срубленного старого дерева, напоминая оторопевшей толпе знаменитую историческую фразу: «Король погиб! Да здравствует Король!»
Я успел сделать этот кадр, и пошёл обратно.
Вся площадь зашумела разноголосыми определениями, возгласами и с улюлюканьем, устремилась к голове Ленина, одиноко и беспомощно лежащей на тротуаре. Вскоре подъехал строительный лафет, стоящий недалеко от площади, и погружённая на него расчленённая статуя, под разнотолки и судаченья толпы, медленно поехала в свой последний путь: через одноимённую площадь во двор исторического музея, расположенного рядом. На площади появились поливальные машины, разбрызгивающие мощные водяные струи в разные стороны, смывая последние песчинки истории. Народ стал расходиться.
«Ну всё, путь свободен,- подумал я, щёлкая «Сменой», постепенно пробираясь к выходу из площади,– Эра коммунизма в Армении закончилась первой в стране советов, хотя когда-то начиналась последней. Теперь дело за флагом…»
Добравшись до «ЗАП-а» я развернулся и медленно поехал домой. Я ехал, всё ещё находясь под действием произошедшего: то ли от участия в виртуальном уничтожении статуи, то ли от катарсиса, очищения от какого-то груза, который в подсознании мешал жить и развиваться, думал о том, что теперь ждёт всех впереди и что уже назад пути нет, и я тоже теперь завязан как и все на будущее. Сейчас общество, видимо, ждёт сигнала о том, что новая жизнь пришла, и что она вот-вот откроет свою дверь. И этим сигналом будет флаг, который помашет всем с небес, возвещая начало новой жизни.
Вечером я созвонился с Москвой и рассказал Александру о прошедшей экзекуции с памятником.
-Мы готовы!- отчеканил Александр и тут же спохватился: — про газ не забудь. Мы с собой везти не будем. Опасно. Да и нас на самолёт не пустят.
-О-о!- взмолился я,- у нас с этим делом совсем туго, но сделаю всё как надо. Не беспокойся.
На самом деле я совсем забыл о жидком газе, так как полностью сосредоточился на изготовлении флага, плюс новая забота с записью…Чёрт! Ведь ещё надо договориться с городскими радистами на счёт «Теслы». Это означало, что надо к Жоре ехать, в городской радиоузел. Только он на своей «Тесле», может озвучить патетическую фонограмму на площади. Жору я знал давно, с московского фестиваля молодёжи и студентов 1985 года, где с ним познакомился, входя в состав делегации от комсомола Армении. Он тогда озвучивал армянский павильон и помогал моей дискотеке, когда Эдик вёл свою танцевальную программу. Жора был русским, и мы быстро нашли общий язык.
Когда я на следующий день приехал в радиоцентр, то Жоры не нашёл. Он, как всегда, был в разъезде и, видимо, озвучивал митинги где-то на городских площадях города. В приёмной я познакомился с очаровательной секретаршей начальника радиоузла, Рузанной. Она была родом из Баку и, окончив художественное училище в Ереване, теперь работала в радиоузле. Пообещав мне позвонить домой и связать меня с Жорой, мы расстались, и я поспешил на завод за готовым флагом. Оставалось три дня: один из которых я отводил для поездки за «Жигулёнком» в автосервис, другой — встрече пилотов и устройства их в гостинице с решением необходимых мер: регистрацией полёта монгольфьера в центре полётов Аэропорта, в ВМД и КГБ республики. Третий предназначался для производства звукозаписи.
На заводской проходной меня уже знали в лицо, и, проехав на территорию предприятия, я вновь поднялся в пошивочный цех, где нашёл свёрнутый вокруг древка флаг, который был бережно зачехлён, что вызвало во мне приятный всплеск эмоций.
— Молодцы, девчата! «Сах урах!» (Все радостны!) — традиционно воскликнул я известную мне фразу, и под взгляды чернобровых швей, взвалив на руки шестиметровое древко с флагом, медленно вынес его на заводской двор. Там я положил его на накрышный багажник «ЗАП-а» и крепко привязал. Теперь мне предстояло добраться до «обезглавленной площади» Ленина, где на улице Амиряна находилась детская библиотека, в которой я собирался сохранить на два дня готовый к демонстрации флаг. Об этом я заранее договорился с её директором, симпатичной и приветливой женщиной, которая была удивлена мне и больше моей просьбе, но обещала помочь. С большой осторожностью я вёл свой «ЗАП» с выступающими концами древка по дороге, ведущей к площади, моля бога, что бы ничего случайного не произошло. Трудно себе было представить, если бы что-то было не так. Обливаясь «нервным» потом, я без приключений приехал к библиотеке и, отвязав длинное древко, внёс зачехлённый флаг в помещение библиотеки. Вместе с директрисой мы выбрали место, где можно было его поместить. Этим местом оказался пол коридора на первом этаже, так как длина древка в шесть метров умещалась только там и туда никто не заходил.
-Гарантия, гарантия будет? — ещё и ещё я произносил эти слова администратору, получая в ответ утвердительное:
-Не беспокойтесь. Всё, всё понятно. В девять часов буду на месте, хотя этот день у нас выходной. Открою библиотеку, и вы возьмёте ваш флаг…
-Он не мой, «куйрик-джан» (сестра-хорошая), он ваш, и родина вас не забудет! — смеясь, убеждал я администраторшу, которая с пониманием качала головой мне в ответ и улыбалась.
Я специально сказал ей, чтоб она пришла в девять, хотя старт монгольфьера должен был пройти в 11-часов. Ведь она могла опоздать, а с транспортом в праздничные дни шутки плохи.
В тот же вечер я созвонился с Павликом и Аидой, окончательно договорившись с ними на завтра о поездке в «Арменфильм» для изготовления звукозаписи. Аида в свою очередь обещала, что она сейчас же поговорит с Володей — чтецом, и завтра они все вместе будут ждать меня в указанном месте, у входа в АДРИ.
Всю ночь я почти не спал, так как два раза вызывал «скорую» для отца. От усталости порой мне хотелось всё бросить и отказаться от задуманной идеи. Только под утро я забылся коротким сном.
…Зазвонил будильник, и я, еле проснувшись, сел на диване, и как автомат, стал медленно одеваться. Мать тоже проснулась, и, тяжело встав с постели, пошла на кухню ставить чай. Отец тихо спал, как всегда, с привязанными руками к постели. Лицо его было бескровным и лоснилось от пота. Прикоснувшись к его руке, я нащупал пульс. Он был ровным и чувствовался хорошо. Чуть успокоившись, я быстро собрался, выскочил из дома и, с трудом разогрев мотор «ЗАП-а», покатил в центр города. Все были в сборе, и вскоре мы катили по октемберянской трассе в «Арменфильм». Павлик всё сделал как надо. Мы, не теряя времени, приступили к звукозаписи в холодной студии, и только благодаря профессионализму Володи и Аиды и двум чашкам горячего чая, звукозапись получилась очень удачной. Аида зачитала текст, написанный редактором, а Володя — несколько стихов. Уложились мы точно в выделенное время, и теперь Павлику оставалось всё смикшировать: свести музыкальный фон с дикторским текстом, добавить немного реверберации и вставить эффект плача новорождённого ребёнка, смикшированный звук которого должен был ассоциироваться у слушателей с криком рождения новой республики. Всё это он собирался сделать, оставшись в киностудии.
Расплатившись с Павликом и передав ему конверт с оговорённой ранее суммой, от чего он расцвёл своей улыбкой небритого и беззубого лица, мы оседлали «ЗАП» и отправились обратно в город, ведя разговор о предстоящем празднике, положения на границе и в Карабахе. Володя Абаджян жил на проспекте Ленина, недалеко от радиоцентра, что было мне по пути.
-Валера-джан, как тебе пришла в голову эта идея с флагом, а, «ахпер-джан? (брат-хороший) – не вытерпев длинную паузу, произнёс Владимир.
-Э, Володя–джан, сам не знаю,- ответил я,- ночью, во сне..
Все рассмеялись.
— Да, да, во сне, — не унимался я, почувствовав, что мне наступили на «любимую мозоль»,- когда я узнал тему предстоящего заседания от Рубена, я ходил, ел и спал, обдумывая её со всех сторон, строил разные варианты проведения мероприятия. Ничего не получалось. А шар и флаг приснились под утро, как таблица элементов у Менделеева. Так что всё как в жизни, Володя-джан… Я открыл глаза, встал с кровати, как будто не спал. И перед глазами летящий шар с флагом, над городом. И видение это было довольно символично…Ведь шар- это Россия, летящая в будущее, правильно, а флаг — армянский, это символ Армении, которую она увлекает за собой. Как мы сейчас в моём «Запорожце»…
Все весело рассмеялись. Погода была замечательная, светило солнце, и трасса была чистой и блестящей. «ЗАП» мягко тарахтел, мир расцветал весенними красками, и порой казалось — нет никаких проблем и забот, и что эта дорога ведёт куда-то к морю, на песчаный пляж, о котором можно было только мечтать. Я переключил передачу, и мы поехали медленнее, любуясь окружающей природой, солнцем и двуглавым Арарату.
-Кстати, господа актёры,- продолжил я отвечать на вопрос, не унимаясь, — должен вам напомнить о книге Хачатура Абовяна «Раны Армении». Ведь именно там он описывает, как русские спасали Армению от персов, помните? А как он хотел поженить «Терека» на «Волге», помните? Так что ничего удивительного в моём сне нет. Как бог дал, так оно и есть. Что тогда, что сейчас…
-«Ах аствац. Март март льны» (Ах боже. Человек должен быть человеком.),- тихо произнесла Аида, задумчиво глядя вперёд.
-Аида-джан, не переживай, это государства разделяются, а мы остаёмся, как и были, вместе…
Вскоре я увидел пост ГАИ и, притормозив, поехал мимо глазеющих в лобовое стекло гаишников. Один из них узнал Владимира и, расплывшись в улыбке, козырнул ему. Владимир ответил кивком головы и тоже заулыбался.
Эту трассу я знал хорошо: по ней я ездил в Спитак и Ленинакан, когда прошло ужасное землетрясение. Тогда я возил артистов в зону бедствия, чтобы как-то помочь пострадавшим и строителям из СПМК, прибывших на восстановительные работы со всего союза, психологически противостоять адовому месту. Я вспомнил село Налбанд, эпицентр прошедшего землетрясения, где разошлась земля, и краснодарских строителей, прибывших на следующий день спасать жителей и восстанавливать школу, где погибли дети, село Ошакан, где захоронен Месроп Маштоц, создатель армянской письменности, его беломраморную могильную плиту, покоящуюся в церкви. Касаясь её, я чувствовал её благотворную энергетику, разливающуюся по всему телу. На винных заводах тех мест я пил свежее виноградное вино вместе с артистами драматического театра, которых возил на гастроли к виноделам. Казалось, что это было вчера, а сегодня страна уже становится другой…
…Раздав конверты с обещанными гонорарами, я высадил Аиду где-то на улице Орбели и затем Володю, а потом решил заехать к Жоре и полностью удостовериться в его помощи. Меня встретила Рузанна, которая, по-прежнему блистая своей восточной красотой, вызвала по селектору Жору.
Мы встретились с ним, как старые знакомые и, не теряя времени, я утащил его в коридор и «один на один» высказал ему всё то, что хотел.
-Всё понятно, Валера-джан. Ты не беспокойся, я всё равно там буду с «Теслой», ведь это праздник. Мы обслуживаем все праздники, у нас приказ такой. Тем более сам президент выступать будет.
-А как с моей кассетой, когда её принести?- не унимался я, желая убедиться ещё и ещё раз, что срыва не будет.
-Да с утра, как только ты увидишь нашу машину на площади, так и подходи к ней. Или своего режиссёра пришли. Я его тоже знаю. Так что всё будет О’кей. А гонорар-то будет?
-Само собой, Жора-джан. Как только закончится запись моей кассеты, деньги сразу из «лапы в лапу». Гарантия полнейшая, кассету не отдавай, пока не получишь «пинёндзы» (деньги). Это историческая запись. Родина тебя не забудет. Вот, взгляни на всякий случай мой мандат от мэра…смотри.
Я показал ему документ, от которого Жора расплылся в улыбке:
— Ну ты даёшь, Валера.
— Вот так-то, Жора. «Русишь- культуришь, облике морале!» Брякнул я известную фразу, добавив: – «Вот как быв-а-е-т…» — безголосно пропев на прощанье удивлённому радисту строчку из популярной песни Юрия Антонова.
Поблагодарив обалдевшего Жору и пожав его руку, я подмигнул ему насчёт Рузанны, кивнув в сторону её двери:
— Как там подружка Бейбутова? У которой «…на щёчке родинка, а в глазах любовь»?
-Пригласи её на свою дискотеку в «молодёжку» и все твои вопросы будут решены,- многозначаще ответил, смеясь, радист и, тоже подмигнув, заторопился в свою мастерскую.
Площадь Ленина находилась недалеко, и я решил ещё раз проехать по ней, убедиться в её готовности. Выехав на неё со стороны улицы Амиряна, я сразу заметил, что осиротевшая площадь как-то изменилась. Присмотревшись, я увидел длиннющий, серый забор, состоящий из бетонных секций, которые используют строители, производящие строительные работы. Он мощной железобетонной лентой, словно удавкой, по периметру охватывал обезглавленный пьедестал и трибуну с красным мраморным флагом, отсекая, таким образом, весь памятник от общего ансамбля площади. Казалось, что власти боятся, «как бы чего не вышло». Увидев новоявленную крепостную стену, я притормозил, и у меня невольно вырвалось: «Если бы Таманян и Меркуров увидели это, то они перевернулись бы в гробу. Это точно.»
Не задерживаясь долго, я заторопился в сторону Шенгавида, на автобазу автосамосвалов, чтобы там решить вопрос сжижённого газа. На территорию завода я не въезжал, и, припарковав «ЗАП» у здания администрации, я поспешил в приемную директора. Директор тоже был удивлён моему появлению и, конечно, моей личности, а ознакомившись с мандатом, он пригласил меня присесть и, не отрывая взгляда от документа, видимо, растерялся, не зная, что делать дальше.
-Мне нужен газ, два баллона, для монгольфьера из Москвы. Поможете — скажу об этом президенту, не поможете, — тоже скажу, что не помогли.
Директор, мужчина средних лет, чуть плотный, с чёрной шевелюрой и руками бывшего шофёра, беспомощно хлопая глазами в ответ на мою категоричность, размышлял, как ему быть. Положение с топливом в городе было критическое, и просто так дать два баллона жидкого пропана неизвестному русскому, притом для какого-то шара из Москвы, которая виновата в происходящем в Карабахе, было не так-то просто. Но мандат…
— «Епа петк?» (Когда надо)? – спросил растерявшийся директор, пытливо глядя на меня.
-28 мая праздник. Москвичи прилетят 26 мая. 27 мая мы приедем к вам на завод заправляться. Договорились?
-«Инч асэм?» ( Что сказать)?- мялся директор, не решаясь согласиться.
-Слушай, друг,- не выдержал я, увидев его замешательство, — ты хочешь, что бы пилоты тебе голые задницы показали, как те русские солдаты Паскевича, которые освобождали Эривань от персов в октябре 1827? Они тогда подняли российский флаг здесь, а сейчас, спустя 164 года, они будут поднимать армянский. И турки его будут видеть в свои бинокли. А ты препятствуешь этому. «Асканумэс эт инча нашанакум?» (Понимаешь, что это значит)? «Карога ду дэмэс?» (Может, ты против?)
-«Инчес хосум, э?» (Что говоришь, э)?- выдавил из себя удивлённый директор, услышав от меня последнюю фразу, произнесённую по-армянски.
-Историю не знаешь, ахпер-джан, — не унимался я, вспомнив рассказ некого учителя Тифлисской гимназии Шульгина, прочитанный мною когда-то,– тогда я расскажу тебе подробнее, «лав, лысы» (хорошо, слушай)…Я вглубоко вздохнул и начал:- Когда русские солдаты освобождали Эривань от персов, и персы не хотели сдаваться, один молодой русский солдат поднялся из окопа и, сняв штаны, показал брату сардара Гусейну, начальнику крепости, свою голую задницу (au naturel) … Понял? А тот, взбесившись от увиденного, назвал солдата «гяуром» (неверным).
Глаза директора округлились, и он не знал, что мне ответить.
-«Лав, лав. О ес турк чем?» (Хорошо, хорошо. Я же не турок) – в смятении, обидевшись, ответил директор, — На какой «грапарак» (площади) поднимут «дрош» (флаг), на Тэатральной?
-Нет, на бывшей площади Ленина. Она теперь называется площадь Республики, по-моему, да и Ленина там уже нет.
-«Вам мэ! Лав. Инч асэм: епа петк, ари, векал». (Хорошо. Что сказать: когда надо, приходи и бери), — в конце концов ответил вспотевший директор и протянул руку в знак согласия, – ты что, «патмакан эс?» (историк?), да? Всё знаешь.
-Да нет, дорогой-джан. Диск-жокей я, «Красный»
Директор вновь растерялся на сказанное, и, вновь выпучив глаза, вопросительно смотрел на меня, не выпуская мою руку из своей мощной ладони, не зная как себя вести далее, тихо и испытующе произнёс: – «Еретасартаканыц»? (из «Молодёжки»?) – вдруг спросил он, точно определив мою причастность к Дому Молодёжи и дискотечному делу,- «Пластинка миацнохес?» (включающий пластинки)?
-Примерно так. «Сах урах!» (Все радостны!) — весело ответил я, кивнув головой в знак сказанного и на прощанье, — не подведи, друг, а то русские на этот раз могут показать другое, и не туркам, а тебе…
Сказанное дошло до него, мы рассмеялись и, наконец, распрощались, поняв друг друга и пожав руки на прощанье. Я был доволен произошедшим разговором и, взревев мотором «ЗАП-а», поехал к спортсменам, точнее в городское спортивное общество, чтобы выяснить намерения спортсменов участвовать в празднике.
Минут через сорок я был у кинотеатра «Москва», напротив которого располагалось здание республиканского спортивного общества, которое я посещал ещё в детстве, занимаясь в секции фехтования и плавания.
В обществе было многолюдно, и я, найдя заместителя председателя общества, представившись, выложил все свои мысли по поводу организации предстоящего праздника.
-Мы хотим тоже поучаствовать в празднике, дорогой Валерий,- отвечал мне зампред, узнав, что я из мэрии и даже знаю Гранта Шагиняна, известного гимнаста с мировым именем, соседом которого я когда-то был,- мы предложили мэрии традиционный забег. Стартовать будем прямо с площади. Как только вы взлетите, мы побежим…
-А людей соберёте? Сейчас трудные времена, многие разъехались.
-Ради такого дела соберём…
-А что, если всех спортсменов сначала собрать у Матенадарана и оттуда с развёрнутым флагом, с оркестром, пройти через весь проспект и выйти прямо на площадь, где будет ждать уже надутый монгольфьер…- озвучил я спонтанно возникшую мысль, – ведь это было бы здорово: Матенадаран,- исток истории Армении, молодое поколение берёт начало здесь, идёт по родному городу с раскрытым флагом, извещая об этом горожан, а потом на площади запускает его в родное, чистое небо… Шоу двадцать первого века. Сто процентов.
-Да, на самом деле, идея прекрасная, но чуть запоздалая. Дело в том, что мы уже объявили всем, что сбор будет проходить на площади, Валера-джан. Поменять место сбора — это просто технически невозможно, джана-джан…Нет времени…
Я понимал зампреда, и как хороша бы ни была моя идея с флагом и спортсменами, я более не настаивал на ней, так как и без того было ясно, что время импровизации вышло и надо довольствоваться тем, что есть.
-Ладно шеф-джан, сделаем подобное потом, в юбилей, спустя десять-двадцать лет, – заключил я, вздохнув.
-Так точно. «Аствац та» (Бог даст),- смеясь, ответил зампред, протягивая руку на прощанье.
С сожалением я покинул спортивное общество и его приветливого зампреда, торопясь в гостиницу «Раздан», которая находилась на улице Прощян, рядом с популярным отелем «Двин», недалеко от здания ЦК компартии. В ней мне предстояло забронировать два номера для москвичей, которые должны были прибыть уже завтра. В вестибюле я быстро нашёл кабинет директора гостиницы и, показав свой мандат, выложил перед ним заранее заготовленное письмо. Довольно молодой тучный мужчина, посмотрев на меня, наложил резолюцию на письмо и я без особого напряга спросил его о возможности безналичной оплаты праздничного обеда 28 мая после окончания мероприятий в городе.
-Для русских знаменосцев нашего флага всэгда можно! — твёрдо и пафосно произнёс он, улыбаясь, ещё что-то дописав на бланке письма. Немного поболтав с ним о предстоящем полёте, пластинках и дискотеке, я по его указке поспешил к директору ресторана и, взяв выписанный им счёт на оплату номеров и торжественного обеда, поспешил в банк, чтобы сделать необходимое денежное перечисление.
Вечером того же дня из-за отсутствия света в районе мне с трудом удалось связаться с Александром и сообщить ему, что флаг готов и ждёт своих пилотов в библиотеке, что номера уже забронированы в «Раздане», и что всех ждёт вечерняя культурная программа: музыкальный концерт в Доме кино, где будут выступать учащиеся музыкального училища.
Ночью, когда темнота, подобно чёрной траурной ткани, окутала город, отцу вновь стало плохо и я, бросив вызывать безответную «скорую помощь» по телефону, сам поехал за врачом на станцию, благо, что она находилась рядом…
-«Инч асэм, ахпер-джан. Ду гидэс, инч ев вонц» (Что сказать брат. Ты сам знаешь, «что и как»),- тихо отвечал усталый врач, поглядывая на меня и на отца,- «пинд ельнэс…» (крепись…)
Я понимал всё и только смотрел на мать, которая бережно укрывала отца, поправляя одеяло и подушку у его изголовья. Отец безразлично смотрел куда-то в пустоту, и от этого взгляда мне становилось не по себе. Я проводил врача в «ЗАП» и отвёз его в приёмное отделение «скорой помощи», откуда и взял час назад.
Было уже четыре часа ночи, когда я уснул, вернувшись домой.
Утром зазвонил телефон, и бодрый голос Александра окончательно вывел меня из ночного оцепенения.
-Мы уже в аэропорту. Сейчас приедет грузовик, и скажи, куда ехать? – торопил меня пилот, видимо, стараясь быстрее добраться до города.
-В гостиницу «Раздан» надо, Александр. Это в центре. Её все водители знают. Там и встретимся. Скоро и я подъеду,- закончил я, полностью, проснувшись.
Через час с лишним я уже подъезжал к центральному подъезду гостиницы, и, издалека увидев грузовик, одиноко стоящий недалеко от входа. Рядом с грузовиком стояло пятеро ребят, тех, кого я видел в московском офисе.
-Русским соколам большой привет! – с радостным чувством от приезда пилотов произнёс я, протягивая им руки и пожимая их ладони,- что-то вас много сегодня, больше, чем тогда, а? Как долетели, видимо, не на шаре?
-Привет, привет! Всё в порядке. Не впервой. А это наши техники…Без наземной поддержки, сам понимаешь, нам не летать,- отвечал Александр, пожимая руку.
-А где монгольфьер? В кузове, что ль?- спросил я и полез на борт машины заглянуть в её кузов. Там стояла зачехлённая тумба, примерно метр на метр и высотой чуть больше метра. Рядом стояла большая брезентовая сумка, плотно набитая чем-то мягким. Видимо, это всё и было оборудованием монгольфьера.
Весело разговаривая, мы прошли в вестибюль гостиницы, где, показав адмистратору бронь и взяв бланки на заполнение, я отвёл Александра в сторону:
-Александр, шофёра где нашёл? Он надёжный? — сразу спросил я
-Да, Гарника мы знаем давно. Он нам помогал, когда мы здесь в командировке были…Проблем не будет. А как насчёт газа?
-Так вот я как раз об этом. Сейчас Гарник поедет с кем-нибудь из ваших в один автопарк, там вам закачают жидкий газ. Заполните ваши баллоны и обратно. Пусть ночью он здесь паркует свой грузовик, у входа. Да и сам пусть ночует в вестибюле, я договорюсь об этом с администратором. А то не ровен час, украдут газовые баллоны, как пить дать. У нас кризис, блокада, топлива нет, сам понимаешь. А полёт завтра…
-А флаг-то где? Надо к его флагштоку тросы приладить…Гибкую связку надо сделать. Вот наши инженеры этим и займутся сейчас.
-Тогда сейчас их подбросим в библиотеку, к флагу, а мы с тобой в КГБ и МВД покатим. Потом обратно в аэропорт, в службу полётов и метеослужбу. Дел невпроворот.
Александр подозвал водителя грузовика и познакомил меня с ним. Водитель был армянином, местным жителем и хорошо знал город. Я объяснил ему куда ехать и что делать, строго наказав как действовать, взяв с него слово, что всё будет выполнено точно и в срок, пообещав оплатить его услугу. Разместившаяся в номерах команда, вскоре вновь собралась в вестибюле, где Александр не затягивая времени, распределил обязанности на сегодняшний день, отправив двух пилотов на грузовике за газом, а я с Александром и два его инженера, поехали в библиотеку, где находился флаг.
День выдался замечательным, солнечным и тёплым, что сразу было отмечено российскими воздухоплавателями, оставившими дождливую и сырую Москву. Они ехали в моём «ЗАП-е» и с интересом рассматривали солнечные улицы «розового» города, подставляя под его лучи свои белобрысые головы и бледные лица. Уже с утра, после звонка Александра, я был словно «на взводе», чувствуя, что выход на финишную прямую праздника начался и что остались считанные часы до предстоящего полёта.
Подъехав к библиотеке, мы все вместе вошли в старое здание библиотеки, где хранился привезённый мной ранее, флаг. Познакомив москвичей с директрисой, которая с интересом таращила глаза на гостей из столицы, я показал ребятам свёрнутый и зачехлённый флаг, коротко отвечая на их вопросы и обрисовывая моменты его изготовления. Пока Александр и его «спецы» обсуждали технические вопросы подвески и крепление флага к корзине монгольфьера, я с городского телефона созвонился с домом Кино, где сегодня должен был состояться концерт. Всё оставалось в силе, как и планировалось: концерт должен был состояться. Вскоре техники, разложив инструмент, приступили к своим обязанностям.
-Ты видишь Александр, как ты хотел, землю зашили на конце флага,- говорил я Александру, показывая зашитую нижнюю кромки полотнища и ощупывая её рукой, – так что отвес, по-моему, получился…
-Ну, вот и отлично. Теперь в воздухе будет парить не только флаг, но и армянская земля. Чувствуешь поэзию?…пафосно произнёс Александр.
-Не то слово, друг Александр. Армения тебя не забудет! — мы рассмеялись.
Вскоре, оставив техников в библиотеке, мы с Александром поехали в КГБ, здание которого находилось на улице Налбандяна, где на углу располагался их ведомственный клуб, куда я ходил в школьные годы на вечерние киносеансы и где когда-то выступал Владимир Высоцкий.
— Это вот здесь он и выступал? – с восхищением восклицал Александр, когда я остановил недалеко от входа свой «ЗАП».
-Ну да… А это сам «железный Феликс», видишь как подглядывает за нами, — произнёс я, показывая пилоту небольшую скульптуру основателя популярного заведения, скрывающуюся под кроной деревьев растущих у входа.
-Так что у вас его изгоняли, а у нас он был желанным гостем…Зал был забит полностью, до отказа.
-Да-а. Вот как бывает…Как в жизни..
Обогнув клуб, мы прошли немного вдоль его фасада, и попали к другому подъезду, где висела табличка для оформления пропусков. В приёмной никого не было, только за стеклянной стойкой сидел дежурный прапорщик с повязкой на руке.
Мы представились и, объяснив причину прихода, я протянул заранее приготовленную бумагу из мэрии и своего кооператива, о предстоящем полёте монгольфьера завтра 28 мая. Дежурный взял бумагу и наши паспорта, переписав их содержимое, вернул обратно, оставив только официальное письмо. Потом он невозмутимо посмотрел на нас и сказал, что всё это будет передано начальству.
-Одно дело сделали. Сейчас в МВД,- говорил я пилоту, направляясь в другой подъезд, расположенный с другой стороны здания. Там произошло почти тоже самое, как и в КГБ: дежурный послал нас на второй этаж и я найдя какого-то зама., передал ему письмо того же содержания. Он был слегка удивлён, что мы запускаем шар и, покачав головой, принял бумагу, сунув её в ящик стола. Он небрежно отнёсся к нашему приходу и письму и мне это не понравилось. Конечно, он помнил те дни, когда милицию во всю «гоняли» по городу и сейчас ей предстояло ещё раз выдержать людской напор на площади, который, непонятно чем мог обернуться для неё. Ко всему было видно, что он знает о нашем появлении и о том, что мы собираемся делать, и это останавливало меня, чтобы не «зарычать» на его безразличие и не обострятся накануне праздника.
Не задерживаясь долго в МВД, мы поехали через весь город в аэропорт, точнее в его диспетчерскую и метеорологическую службу.
В метеорологической службе аэропорта, нас встретили с любопытством и интересом.
Начальник службы тоже получил от меня официальное письмо и любезно ответил на все вопросы Александра, который внёс все необходимые параметры на свою карту воздушных потоков. Их профессиональный разговор, который мне был практически ребусом, заставил меня присесть на диван и в ожидании окончания разговора, ненадолго прикорнуть. Выяснив все «ветровые» вопросы и прогноз на завтра, мы распрощались с метеорологами, которые неожиданно для нас, пожелали Александру по-итальянски «вентону поппу», что в переводе означало: «Попутного ветра».
Прекрасное напутствие прозвучало с уст одного из работников метеослужбы, который когда-то летал в Италию, и давно знал это воздушное напутствие диспетчеров итальянских аэропортов.
Вдохновлённые крылатой фразой, мы возвращались обратно в город в отличном расположении духа, продолжая разговаривать на предмет завтрашнего полёта.
-Так ты мне скажешь, в конце концов, сколько всё это будет стоить, Александр? Мне смету закрывать надо, да и отчёт писать…- не унимался я, уже который раз заводя эту тему.
-Да ты не думай об этом. Как только отлетаем, так всё и скажу…
-Кстати, Александр, чуть не забыл. Ваши «лазеристы» меня подвели, не приедут, так что тебе после утреннего полёта, вам придётся вечерком повисеть над площадью, просто покрасоваться. Мы об этом говорили с тобой у вас… В это время, народ честной, будет слушать дифирамбы в честь новой власти. Да и президент выступать будет…
— Светиться при президенте, это только нам на руку. Проблем с нашей стороны не будет… Выходит, мы первыми будем чествовать независимую республику. И флаг поднимать, тоже будем первыми… Нам только грамоту устрой, от президента. А то никто не поверит.
— Идёт. Я в мэрии достану.- Александр закивал головой.
… А что это у вас над городом летает? — продолжал Александр, сменив тему разговора… Наш водитель Гарник, говорил. В городе ходят слухи, что появились какие-то НЛО.
-Здорово! Я не знаю об этом, а ты уже знаешь. Всё может быть. Сейчас время такое, смутное.. А где видели?
-Да над вашим спортивно-концертным комплексом.
-Главное, что бы никто вам завтра, не помешал, Александр. Кстати, мой тебе совет: если ветер понесёт шар в сторону Турции, ты сразу снимай штаны и с высоты птичьего полёта, покажи свою задницу тем, кто устроил геноцид… Пусть не думают, что мы какие-то там НЛО с флагом. Мы, как тебе известно, представители России, наследники солдат самого генерала графа Паскевича-Эриванского. Понимаешь? Те тоже также поступали, когда освобождали Эривань в прошлом веке от персов. Пусть традиция сохраниться…
-Традиция снимать штаны? Ты что, серьёзно? – воскликнул Александр, скривив удивлённую мину.
Для большей убедительности я рассказал Александру, вычитанную мной историю о русских солдатах, и мы долго хохотали, обсуждая все детали возможного, неординарного действа пилотов в воздухе.
— Так может быть, это были твои предки, Валера? Просто ты мне не говоришь? — хотел «подковырнуть» меня, развеселившийся Александр.
— Может мои. Видимо не зря меня армяне звали: «русс-кукуруз, ави-тутуз» (русская кукуруза, — куриная задница), когда я приехал в Ереван. А может и твои тоже Александр. Об этом только одному богу известно…Не зря же мы с тобой, здесь очутились. Всё в мире неспроста, бывает, друг. Поэтому завтра, не просто полёт шара с флагом. Это нечто большее. Наша двойка: шар и флаг в скупе, это не что иное как российско-армянский символ, понимаешь? И это мы покажем всему миру своим завтрашним демонстрационным полётом, и сделаем это как надо. Усёк-Васёк, изюмину завтрашнего мероприятия а?
— Ну ты даёшь, Валера! Конечно, всё ясно, — уверенно ответил Александр, делаясь серьёзным. – Выходит русские, в истории Армении, второй раз флаг поднимают. Первый в октябре 1827 года, когда освобождали Эривань, второй сейчас: 28 мая 1991 года. Ну-у и дела…
Проехав загруженный перекрёсток, я продолжил преподносить свой урок «политпросвещения» московскому пилоту, внимательно слушавшего меня и не отрывающего глаз от дороги.
-А ты чё думал, «русишь культуришь…» и всё? Нет, брат, не всё. Кавказ, как и восток, — дело тонкое, может быть даже тоньше. А наше дело правое… Завтра, на флаг, армяне будут молиться, и рыдать от счастья, а недруги скрипеть зубами. …Одних мы поздравим, а другим, если понадобиться, кое-что покажем… Ясно? Смотри туда,- я показал Александру в сторону Арарата, — вон там граница. Они завтра за вами в бинокли наблюдать будут. Там на горе, у них наблюдательные посты и базы. Они ведь члены НАТО. Ночью, с твоего гостиничного балкона, огоньки на горе увидишь.
— Ты хочешь сказать, что «лев готовиться к прыжку»?
— Не сомневаюсь. Но у него ничего не выйдет. Мы утрём ему нос. Как только он увидит нашу двойку, он поймёт, что за Арменией стоит Россия…
-…и солдат с голой задницей! – подхватил мою мысль Александр и расхохотался, а вслед за ним и я.
Радуясь прекрасной погоде, лихим и вызывающим действиям своих предков, прошедших в прошлом столетии, мы добрались до гостиницы, с целью передохнуть и немного перекусить, так как вечером я собирался приобщить москвичей к армянской культуре, пригласив их на концерт фортепианной музыки, в доме Кино.
Об этом концерте я узнал от Рубена Саркисяна, моего одноклассника, который преподавал музыку в музыкальном училище и консерватории, одновременно являясь одним из инициаторов и организаторов этого концерта.
Подъезжая к гостинице, я издалека увидел наш грузовик, поняв: значит, заправились, и от этой мысли мне сделалось веселей. Но это было недолго.
Войдя в гостиничный номер, мы столкнулись с Владимиром, пилотом из двойки Александра. Увидев нас в дверях, он с горечью сообщил, что возникла проблема в небольшом ремонте оболочки: необходимо было пришить (прострочить) швейной машинкой, несколько петел на поверхности монгольфьера, к которым крепился баннер, со словом «АРМЕНИЯ». «Иначе от баннера придётся отказаться вовсе»,- произнёс он, от слов которого у меня подкосились ноги. Можно было съездить на комбинат, где шили флаг, но посмотрев на часы, я понял, что рабочее время на комбинате уже закончилось.
Недолго думая, я тот час позвонил Татьяне, моей бывшей однокласснице и с тревогой в голосе произнёс:
-Танюх, это ты? Привет. Мамашина машинка «Зингер» на ходу? – торопливо произнёс я, волнуясь за произошедшее.
-Да, по-моему на ходу. – недоумённо произнесла Татьяна, — А что случилось?
-Да кое — что прострочить срочно надо, ни одна игла не берёт. Думаю, что только «Зингер» сможет капрон шить. Я сейчас приеду и привезу шар, можно?…
-Шар? Какой шар? Машинка шары не шьёт. Ты что в своём уме, Валера?
Я расхохотался на её законное удивление и моё недосказанное, коротко кинув в трубку:
-Ладно, сейчас приеду и покажу…Я буду не один, а с москвичами.
— С какими москвичами? –удивилась Татьяна, не совсем понимая, что к чему и как меня понимать.
— Да вот тебе женихов с шаром привезу… Ну ты и счастливица Танюха, не хотела за меня пойти, другие есть. Готовь «Зингер» и стол, «арс» (невеста)! Смотри, не упусти своего шанса. Вот возьмут они тебя в полёт, и на шаре прямо в Москву с ними улетишь. Москвичкой станешь.
Оставив одноклассницу в приятном недоумении, я положил трубку и предложил притихнувшим пилотам переодеться, что бы после ремонта баннера, всё-таки быть готовыми для похода на концерт.
Отчий дом Татьяны находился буквально в двух шагах от дома Кино, где мы потом собирались слушать выступления молодых дарований города. Татьяна встретила нас, суетясь, как будто, на самом деле к ней пришли свататься. Меня это развеселило, и всё время, пока пилоты занимались прострочкой баннерных петел насилуя «Зингер», я «подкалывал» Татьяну на предмет выбора одного из женихов, возившихся с немецкой машинкой. Вскоре Татьяна не заставила себя ждать с общением, засуетившись на кухне и быстро сварив традиционный кофе, достала из серванта «НЗ» — бутылку армянского коньяка, пригласила закончивших ремонт ребят, к кофейному столику. Тут я в полной мере «раскрепостился» и, надев на себя маску «свата», поимённо представил москвичей раскрасневшейся Татьяне, давая им понять, что она готова лететь в Москву, если ей это предложат пилоты монгольфьера. Ничего не подозревающие москвичи были рады знакомству с колоритной армянской женщиной и более армянскому коньяку с душистым кофе, которым она их угощала, совершенно «не врубаясь» в тему моих приколов, о замужестве и женитьбе. Приятное времяпрепровождение закончилось, как только был выпит коньяк и кофе. Поднявшись с мягкого дивана, мы хором поблагодарили раскрасневшуюся Татьяну, пригласив её на площадь, завтра, на старт монгольфьера в десять часов утра. Татьяна осталась довольна общением с москвичами, как и те, твёрдо пообещав быть завтра на площади Республики. Однако узнав, что мы направляемся на концерт юных пианистов, она тоже решила составить нам компанию, тем более, что Рубен, был нашим общим одноклассником.
Концерт проходил традиционно сдержано и ребята-москвичи, завтрашние деятели истории Армении, чуть расслабившись от коньяка и музыки молодых дарований, слегка прикорнули на своих креслах, установленных на балконных ложах. Я с Александром и Татьяной слушали и смотрели выступления молча, вплоть до окончания концерта. Когда раздались финальные аплодисменты и все встали, мы тоже заторопились к выходу, разбудив прикорнувших коллег Александра. В вестибюле мы встретили Рубена и композитора Авета Тертеряна с супругой Ириной. Я был рад встретить известного композитора здесь. Со знаменитостью я познакомился год назад, когда загорелся сделать массовое представление, мистерию «Звук и Свет» на озере Севан, у храма Айриванк. Там, в горах, я собирался применить уникальную музыку Тертеряна, пригласив маэстро поучаствовать в реализации светомузыкального зрелища. Идея захватила его, и мы часто встречались с ним у него в городской квартире и в доме, что на озере Севан, обсуждая детали проекта. Наш проект почти был осуществим, так как в помощь к нам присоединился сам глава севанского райсполкома. Но пришедшие к власти реформаторы, изменили ситуацию в республике и наш проект века «завис».
Пользуясь, случаем, я познакомил Авет Рубеновича с Александром, рассказав ему о завтрашнем полёте на монгольфьере. Эта новость очень взволновала композитора, и он живо заинтересовался деталями проекта, конструкцией теплового аэростата и личностью российского пилота, очень профессионально отвечающего на его вопросы. Чувствовалось, что и Александр тоже проник к известному армянину интересом, который очень интересовался звуками мира, которые слышат пилоты в небе, на высоте, во время полёта.
— Нет — нет, мне тоже необходимо полетать и услышать новые звуки, Александр, — говорил маэстро, как будто уже находился в воздухе, — а если это было бы ещё над Севаном, то…
— Мы готовы хоть сейчас, — скромно отвечал Александр, с нескрываемым вниманием разглядывая фотогеничного композитора, который увлёкся идеей полёта.
-Тогда прошу ко мне домой, на чай. Там и поговорим,- приветливо произнёс Авет Рубенович, поглядывая то на свою супругу, то на меня, то на москвичей..
— Им завтра лететь, Авет Рубенович. Отдохнуть надо. Они сегодня приехали..- взмолился я, беспокоясь о завтрашнем дне. Спорить мне было трудно: отказать Тертеряну я не мог, да и Александру тоже хотелось пообщаться с уникальным человеком.
Наш диалог закончился тем, что Александр согласился продолжить разговор с маэстро «за чаем» у него дома, но с обязательным обещанием «ненадолго», а его коллегу Владимира и Никиту, с упакованным баннером, они на своей «Ниве» подбросят в гостиницу. Распрощавшись с Тертеряном и его супругой, я отозвал Александра в сторону, ещё раз напомнив ему, время завтрашнего старта. «Смотри, Александр, осталось не более двенадцати часов — и вы в истории. Не подведи армян и русских, — тихо, словно скрывая великую тайну от окружающих, произнёс я ему на ухо, и пожал на прощанье руку,– и меня тоже. До завтра».
Когда супружеская пара музыкантов и москвичей укатили на «жигулях» домой к маэстро, мы с Татьяной распрощались с уставшим Рубеном и, уместившись в моём «ЗАП-е», покатили в сторону площади. Мне хотелось ещё раз взглянуть на площадь, где завтра будет стартовать наш монгольфьер, что бы запечатлеть в себе, на память, последние часы её бытия.
— Завтра она станет уже другой, Танюха, — проговорил я, медленно двигаясь вдоль белой разметочной линии, окаймляющей по периметру тёмную, неосвященную площадь. Казалось, что она накрыта какой — то тёмной вуалью, скрывая своё внутреннее состояние от глаз редких прохожих, тоже готовясь к завтрашнему дню.
— Я тоже хочу лететь. Ты меня заразил этим полётом, — неожиданно произнесла Татьяна, рассматривая пустующий пьедестал и бетонный забор, за которым, неделю назад, гордо высился памятник Ленина.
— А — а! Всё-таки решила лететь в Москву… Вот видишь, я был прав. – Я рассмеялся.
-Да нет, не в Москву, я завтра хочу лететь.
-У-Ух! Это невозможно, Танюха. Там только два места. Да и женщина на борту воздушного судна, — это плохая примета. Я засмеялся, – лучше ты завтра приходи на площадь, свистеть и вдохновлять москвичей на подвиг будешь. Снимут тебя по телевидению у корзины с флагом, потом по всей стране покажут, так и в истории останешься. Кстати, я говорил Гагику-оператору, твоему родственнику, чтобы он обязательно пришёл и снял старт и полёт. Обещал. Как он?
-Раз обещал, значит, будет…
-Совсем забыл, Танюха. Твоему сынку скажи, чтобы завтра тоже пришёл на площадь и друзей привёл побольше, а то помощников у меня маловато. Охранять шар и флаг надо, а на милицию я не надеюсь. Они не сторонники новой власти, поэтому им происходящее безразлично. А в городе сейчас «раздолбаев» разных мастей предостаточно…Всё дело испортить могут.
— А народ-то знает о завтрашнем дне?
— Обижаешь! Да, я говорил по местному радио о том, что будет завтра, приглашал жителей на площадь. Какой-то корреспондент с русского радио «Гайк» брал у меня интервью, прямо в коридоре горсовета. Да и гостелевидение должно было по своим каналам сообщать.
Татьяна, помолчав, тут же продолжила:
— Ну что, ко мне поедем, Егоров-Кантария в одном лице, или как?
Я от души рассмеялся на определение Татьяны, но её предложение повисло в салоне.
— Нет, Танюшка. Я домой, у меня отец очень плох. Ты знаешь. Сейчас мне не до плотских утех. Да я и устал здорово, а завтра старт. Всё равно уснуть до завтра не смогу. Я уже в полёте, понимаешь. А ты лучше за меня ночью помолись, поставь свечу на успех. Ты это умеешь.…
— С тобой всё понятно. Тогда меня отвези домой.
Прокрутившись по тёмной, молчаливой и «безфонтанной» площади, я отвёз Татьяну домой и, развернувшись через сплошную линию, поспешил в Норкский массив, домой, где меня ждала мать и больной отец.
Шёл двенадцатый час ночи, когда я вошёл домой. Усталая мать рада была меня видеть, тут же рассказав, что отец целый день был в «отключке», и порой ей казалось, что он давно покинул этот мир. Но только капельница, капающая своими каплями, показывала, что он жив и что сердце работает.
Я разделся, потом зашёл в комнату, где лежал отец и, потрогав его исхудалую руку, нащупал пульс. Пульс был слабым, но ровным. Капельница работала исправно. Из большой комнаты, не торопясь, я принёс магнитофон «Маяк», поставил рядом с отцом, и тихо включил запись Кашпировского, которую записал месяцем раньше, из телепередачи ОРТ. Я, конечно, не верил телевизионным сеансам массового внушения, но в душе всё-таки надеялся на «чудо», решив использовать эту последнюю возможность для лечения, прекрасно понимая, что успокаивающий голос психотерапевта и приятная фоновая музыка, не вылечат тяжелобольного отца лежащего в отключке, но одновременно был уверен, что звучащая фонограмма не навредит ему.
Отрегулировав звук магнитофона до необходимого уровня звучания, я тихо вышел из комнаты и пошёл на кухню, решив немного перекусить. В холодильнике было почти пусто. На меня смотрели красивые банки с югославским «завтраком туриста» и мясом для собак. Я вспомнил, что привёз их из Москвы. «Завтрак туриста»,- это для отца и матери, «Корм для собак»,- это для меня. Не выбрасывать же его, попробую, а там видно будет»,- подумал я и, достав банку, начал её вскрывать.
Мясо выглядело довольно прилично и напоминало мне давно забытую отечественную тушенку. От вида и запаха отличного мяса у меня засосало под ложечкой, и потекли слюни. Более не сдерживая себя, я попробовал на вкус холодный кусочек пахнущего мяса. «Так вот что жрут наши зарубежные собаки,- пронеслось у меня в мозгу, как только я проглотил приятный на вкус, кусок мяса, – кажись ничего…Чёрт возьми, и костей нет».
— Ты чего ешь? Это корм для собак. Забыл? – удивлённо произнесла вошедшая на кухню мать.
— Да я сам собака, мать. Ты что, забыла мой гороскоп? Да и жизнь, какая сейчас, — собачья, — тихо отвечал я, уплетая консервы с сухим матнакашем,- не бойся, рычать не стану.
Мать села напротив, не зная, что делать со мной. Картина происходящего была довольно плачевная: полутёмная кухня, уставший сын, жующий консервы для собак, в соседней комнате умирающий отец, за окном развал страны и совсем близко этническая война… По всей холодной квартире, словно молебен, приглушённо разносится голос великого шарлатана, призывающего подчиниться несчастных его лечебной установке.
Я прошёл в свою комнату и прилёг на раскладушку. Не заметив когда, я задремал…
…Мне снился прекрасный мир, солнечный и воздушный, полный ветра и прекрасных пейзажей, над которыми я проносился, словно птица, вырвавшаяся на свободу из клетки. Широко расправив руки и соединив ноги вместе, я, подобно Ариэлю, поднимался высоко в небо и потом, согласно управляющей меня мысли, быстро пикировал вниз, к земле и как штурмовик проносился над крышами домов села Тоцкое, полем, лесом, где когда-то проходили мои летние каникулы. Вот я увидел отца, с которым мы ходили на рыбалку и возвращались всегда без рыбы: жалея её выловленную, мы отпускали рыбу обратно в реку. А вот и мать, стоящую у дворовой плиты и готовящей нам завтрак. Я видел сестру, которая, забравшись на соседнее дерево, раскачивая его ветки, кричала мне навстречу голосом популярного Тарзана…
Я проснулся от крика, но это был крик отца, доносившийся из соседней комнаты и, соскочив с дивана, я побежал в его спальню. Там уже хлопотала мать, вытирая его потный лоб. Отец что-то силился сказать нам, но у него ничего не получалось. Он был возбуждён и тряс своими исхудавшими руками, стараясь высвободить их и подняться с постели. Но они были надёжно привязаны бинтами к кровати, и его усилия были напрасны. Мать заторопилась на кухню за водой. Я выключил замолкнувший уже давно магнитофон, и, став рядом с постелью отца, стал наблюдать за капельницей. Вдруг неожиданно, и внятно, голосом совершенно здорового человека, отец тихо произнёс: « Спасибо, за то, что вы меня спасли…». Прозвучавший голос был столь неожиданным для меня, что я сначала даже оробел, так как вообще не надеялся больше услышать отца, а ответить и подавно. Растерявшись, я не знал, что сказать в ответ. Однако через мгновение, повернувшись к отцу лицом, я увидел, как он вновь закрыл воспалённые глаза и откинулся на подушку.
Вошедшей в комнату матери я рассказал о произошедшем эпизоде.
Мы ещё посидели рядом с кроватью отца, тихо обсуждая случившееся, надеясь на его «просветление», но он больше ни на что не реагировал, продолжая глубоко и тяжело дышать, лежа с закрытыми глазами. Я посмотрел на часы: было шесть утра.
Убедив мать прилечь, я тихо прошёл в ванную комнату и стал умываться холодной водой из ванны, черпая её пластиковой кружкой. Умывшись, я стал бриться, ещё и ещё раз «прокручивая» в голове всё то, что должно было произойти сегодня со мной. Закончив скоблиться, я выглянул из окна веранды во двор: погода была замечательная: солнечная, безоблачная и тёплая, кругом было тихо и спокойно. Вдали, как всегда, был виден Арарат. Его мощная вершина блистала в лучах восходящего солнца. «Лучше не придумаешь!»,- взвизгнул я от радости и посмотрел вниз. Внизу, под окном, стоял, словно в стойле, верный «ЗАП», готовый отвезти своего хозяина-инвалида по назначению.
Лёгкое сердцебиение давно давало мне знать, что я уже начал заводиться на предмет ожидания предстоящего события.
Не беспокоя матери, я согрел чай и выпил его, закусывая хрустящим, засохшим хлебом. Тихо включив местное радио, я услышал революционные марши, как это бывало в дни советских праздников и не чувствовал разницы в происходящем, кроме как к праздничному настроению примешалось чувство внутреннего беспокойства.
Ждать я больше был не в силах. Тихо войдя в спальню отца, я взял его слабую руку и, убедившись, что капельница работает нормально, вышел в свою комнату и также тихо взяв в шкафу «Смену-2», заряженную слайдовой плёнкой, бутылку коньяка «Отборный» припасённую заранее, тихо вышел из дома и спустился во двор.
Согласно закону подлости, «ЗАП» не хотел заводиться, и это меня напрягало ещё больше. «Не хватало мне ещё опоздать, — подумал я, как он вдруг «зачихал» и, взревев рыком вздыбившегося «конька-горбунка», покатил по наклонной улочке вниз, в сторону памятника Гая, а там далее по трассе в город.
Норкская трасса была свободна от машин, и это меня радовало. Я быстро скатился по ней вплоть до угла медицинского института и, повернув налево по трамвайным линиям, поехал в сторону площади, которая виднелась впереди. Помахав памятнику Дзержинского, выглядывающему из-за деревьев, словно шпионя за мной, и Налбандяну, стоящему через дорогу в гордом одиночестве, я мысленно дал им знать, что скоро всё свершиться и что следить за мной не надо, и что пришла пора смотреть в солнечное небо. Повернув на проспект Саят-Нова, я покатил по медленно просыпающимся улицам города, вплоть до оперного театра и, развернувшись у клумбы, поехал по проспекту Ленина до улицы Амиряна, ведущей к стартовой площадке монгольфьера, площади Республики.
С каждым метром приближения к цели, волнение моё возрастало, и я никак не мог с ним справиться. Помытые «поливалками» центральные улицы, ещё более подчёркивали готовность города к приближающемуся моменту предстоящего народного праздника, обостряя моё внутреннее душевное состояние.
Вскоре я въёхал в арку библиотечного здания и остановился во дворе, заглушив мотор. Здесь я решил оставить свой «ЗАП» на весь день, и только после окончания празднеств, уехать на нём домой. Закрыв машину, я поспешил в библиотеку. Директриса была на месте и это меня заметно успокоило. Поговорив немного с ней, я сказал, что сейчас приедут москвичи, и мы возьмём флаг. Теперь я стал напрягаться на предмет ожидания машины и ребят, которые должны были с минуты на минуту прибыть на площадь. На помытой площади уже стояли две машины ГАИ, и с ближайших улиц шёл празднично одетый народ, постепенно располагаясь возле прохладных фонтанов, так как весеннее солнце уже начинало припекать всё сильнее и сильнее. У края площади стоял фирменный автобус республиканского телевидения, на крыше которого разместился оператор с камерой. «Вот он мне и нужен!» — пронеслось у меня в голове, как послышался звук мотора грузового автомобиля и на площадь медленно въехал наш грузовик, в кузове которого виднелись силуэты москвичей. На душе у меня отлегло.
— Всё в порядке, Александр? – нервно пожимая руки москвичей, спрашивал я ребят, разглядывая их заспанные лица.
— Кажись, всё нормально, — ответил Александр, бодро спрыгивая с подножки. – А у тебя? Где флаг? Мы готовы…
— Сейчас принесём, ты скажи как душа, поёт или стонет? И не двоится ли у тебя в глазах Арарат, – не унимался я, стараясь определить, пили вчера пилоты или не пили, — как маэстро?
Он не успел ответить, так как подошла Татьяна и Микаэл вместе с его друзьями, которых я тут же взял с собой и повёл в здание библиотеки.
Не теряя времени, мы взяли длинное древко с зачехлённым флагом и поспешили на площадь, предварительно закрепив себе на руки повязки, точно такие же, как сам флаг.
— Будете охранять его как зеницу ока. Никого не подпускать к нему и руками не трогать, — приказал я Микаэлу и его друзьям-помощникам, после того, как зачехлённый флаг был уложен рядом с грузовиком.
На площади москвичи уже разгрузились и гигантская груша монгольфьера, разостланная на площади, постепенно стала округляться, наполняясь воздухом, поступающим с вентиляторного компрессора, тарахтящего бензиновым моторчиком на всю площадь. Вскоре в округлившуюся грушу, техники стали нагнетать тёплый воздух, отчего оболочка начала медленно подниматься, приобретая геометрические размеры шара.
Недалеко от здания Совмина я увидел несколько десятков спортсменов-лёгкоатлетов, готовившихся к забегу, а чуть поодаль духовой оркестр, начавший исполнять революционные марши. «Вот хохмачи! Сейчас будем чествовать новую власть, которая свергла коммунистов, а они наиграться коммунистических маршей не могут. Может прощальный прогон устроили?»,- подумал я, заметно повеселев от бодрящей музыки.
Осмотревшись по сторонам, я с горечью заметил, что Гагика-оператора, который должен был начать видеосъёмку происходящего, на площади нет. Решив, что на него надеяться более нельзя, и что терять временя истории, начавшей свой обратный отсчёт преступно, быстро отсняв несколько кадров заранее приготовленной «Сменой», я поспешил к телевизионному автобусу (ПТС), специалисты которого готовились к трансляции предстоящего праздника. С ними я рассчитывал договориться о приобретении копии видеоматериалов праздника, который они собирались транслировать и конечно записать.
У открытых дверей автобуса никого не оказалось, и только один молодой парень возился с каким-то кабелем, разматывая его с большой катушки.
Торопясь, я обратился к нему со своей просьбой. Мой вопрос удивил его, но, немного подумав, он лукаво ответил: «Вага ари студия, ми бан анэнк» (Завтра приходи на студию, что-нибудь придумаем)
Узнав его имя, я записал его рабочий номер телефона и вновь заторопился к надуваемому монгольфьеру.
— Александр, а где ваши защитные шлемы на головы? – крикнул я пилотам, уже находящихся в корзине и манипулирующих с горелкой. – Нема? Мне за вас отвечать…
Александр покачал в ответ головой, давая понять, что таковых нет.
Недолго думая, я бросился к милиционерам, стоящим недалеко от раздутого шара, который удерживали несколько человек.
— Наша милиция нас ещё бережёт, или уже нет? – бойко бросил я в лицо удивлённым офицерам провокационную фразу, протягивая руки к рукопожатию.
Не дожидаясь ответа, я понял, что слуги закона не врубились в сущность моего обращения. Увидев их озадаченные лица, я тут же продолжил, но уже по-армянски: — «Сах урах, ахпернэр! Мер русс енкерочнери окнек эли, инч клни?» (Все радостны, братья! Нашим русским друзьям помогите, что вам стоит?)
Не ожидавшие такого боевого клича, провозглашённого мной на понятном им речевом диалекте, замешанном на панибратском приветствии, просьбе и радости одновременно, а главное на родном армянском языке, милиционеры растеряно переглянулись, но протянули мне свои руки.
— Инча эгель, ахпер-джан? (Что случилось?) – переспросил один из них, стоящий ближе ко мне. Но увидев во мне русского человека, он спохватился и продолжил: — чем помочь, дорогой товарищ-джан?
— Шлемы дайте нам, пожалуйста, если есть. Два шлема надо! – взмолился я, указывая на пилотов, которые возились с горелкой, с сильным шипением изрыгающей сноп огня, пугая окружающих своим адовым шумом.
Не задерживаясь с ответом, капитан милиции понял меня без слов: подойдя к заднику машины, он открыл багажник «Волги» ГАИ и, протянув руку вовнутрь, к моему удивлению, достал два жёлтых шлема применяемых мотоциклистами-гаишниками, с красивыми советскими кокардами на фасадной части. От увиденного герба я чуть опешил, но быстро сообразив, снял свою нарукавную повязку, разрезал её на две части и скотчем прикрепил их прямо на кокарды, технично скрыв советскую символику трёхцветным шёлком. Не теряя времени, и подхватив скорректированные средства индивидуальной защиты, я поспешил к пилотам.
— Ваши головы теперь защищены армянским триколором, о своих задницах думайте сами! — прокричал я пилотам, – да и про штаны, Александр не забывайте, если что не так, вспомни русские традиции, — буквально прокричал я одевающему шлем командиру, перекрывая звук шипящей горелки, подогревающей воздух в монгольфьере, вот–вот готового оторваться от земли..
Отойдя от пилотской корзины, я заметил, что штанга с флагом была уже прикреплена к ней стальным тросом, а корзина надутого монгольфьера немного приподнялась над асфальтовым покрытием площади, всё ещё удерживаясь группой поддержки, технарями и водителем грузовика. Вдруг громко заиграл оркестр и я понял, что время старта настало. Инстинктивно взглянув на башенные часы, я увидел, что они начали боем отсчитывать одиннадцать часов.
— Давай всех сюда, флаг ровней держать! Быстрей! – закричал я всем, кто находился рядом с монгольфьером, готовым вот-вот взмыть в небо и замахал руками, указывая на шёлковое полотнище, лежащее рядом с ним.
Теперь меня сверлила единственная мысль: надо было во что бы то ни стало сделать так, что бы гигантское полотнище флага не запуталось и не скрутилось в трубку во время подъёма монгольфьера, а ровно и плавно взмыло в воздух, продемонстрировав собравшимся на площади горожанам грандиозность и торжественность происходящего события, подчеркнув техническое изящество исполнения уникальной акции.
Подбежавшие ребята Микаэла, сообразив, что к чему, став по обе стороны полотнища, начали быстро расправлять его, разглаживать и, удерживая направлять в сторону плавно раскачивающейся корзины, постепенно поднимающейся всё выше и выше.
— С богом, наследники Паскевича! Вентона поппа, Армения! (Попутного ветра, Армения!) — закричал я, с бешено забившемся сердцем, крылатую фразу, составив рупором руки.
— По-е-ха-ли! – по-гагарински крикнул мне в ответ Александр, помахав рукой всем, кто удерживал упрямый монгольфьер, начавший медленно подниматься вверх, увлекая за собой прикреплённое полотнище шёлкового триколора..
Громко звучала музыка духового оркестра, разнося по площади звуки нового гимна, смешиваясь с взволнованными возгласами и рукоплесканиями, изумленной происходящим толпы. Рядом стоящая, седая бабулька, со слезами на глазах молилась вслух и, воздав руки кверху, без остановки крестила ими удаляющийся монгольфьер. Увидев её, я, продолжал удерживать блестящее полотнище флага, наблюдая за всей ситуацией, постоянно крутя головой во все стороны. Эмоции толпы росли пропорционально подъёму огромной двойки, заполняя окружающее пространство площади всё возрастающими голосами и аплодисментами. Зрелище было грандиозное, трогательное и торжественное: разноцветный шар со звёздами и надписями «АРМЕНИЯ» и «АЙАСТАН», поднимающий блестящее трехцветное полотнище гигантского флага, звуки гимна, смешанные со звуками многолюдной, голосящей радостью от сопричастности к происходящему толпы на площади, увенчанной, сверкающими на солнце водяными струями фонтанов,- всё это вызывало во мне необычный прилив радости, и неописуемой эйфории.
Но вдруг… К своему великому изумлению, я заметил, что поднимающийся вверх монгольфьер, с плавно колышущимся на ветру блестящим флагом, вместо планируемого вертикального полёта, стал отклоняться от взлётной оси, в сторону, в направлении правительственного дома, расположенного на площади, торец которого был выполнен в виде крепостной башни. Инстинктивно, всем своим телом, я почувствовал возникшую опасность, так как заметил на углу крыши здания, куда направлялся взлетающий монгольфьер, торчащий кусок кровельной жести, который мог, как нож, рассечь и монгольфьер и флаг одновременно, если вдруг произойдёт соприкосновение с ней. Я взмок с ног до головы от осознания возможного последствия, мигом сообразив, что отклонение шара произошло от ветра, которого не было до сих пор. Порыв ветра был настолько резок и силён, что сорвал мою жёлтую францускую кепку, которую я получил в подарок на фестивале. Отнеся это неожиданно возникшее дуновение ветра как явный происк турок, так как ветер задул со стороны Арарата, сложив руки рупором, что есть мочи, я закричал в сторону удаляющегося монгольфьера: «Газуй, Александр, газу-у-уй!»
Но Александр и Владимир, видимо, не слышали меня и уж точно не видели того, что ожидало их впереди, на пути движения. Они и не могли видеть грозящую им опасность, так как внушительная оболочка монгольфьера мешала пилотам, находящихся под ней в корзине, обозревать верхнюю зону пространства, куда они сейчас летели.
Это был тот момент, которого мы с ребятами боялись больше всего, постоянно моделируя всевозможные варианты его возникновения во время полёта в городских условиях и умение противостоять им.
Рядом со мной стоял Никита из группы поддержки, который, корректируя полёт, тоже что-то кричал в переговорную трубку с антенной, но всё было безуспешно. Пилоты нас не слышали. Мне уже казалось, что вот-вот произойдёт непоправимое, но я продолжал кричать и кричать, что есть мочи, сложив из ладоней рук рупор.
Монгольфьер с пилотами продолжал приближаться к железному жалу, торчащему из угла кровли, не подозревая о грозящей ему опасности. Мне уже казалось, что это предательское лезвие, появившееся на пути «двойки», тоже не что иное, как повторный происк турок, превративших ржавую жестянку в острый турецкий ятаган, копия тех, что отсекали головы своим жертвам в страшные дни геноцида, готовый и на этот раз уничтожить государственный символ третьей республики.
«Врёшь! Не возьмёшь! – кричал я изо всех сил чапаевскую фразу, в сторону летящего монгольфьера. — Газ, газ дав-а-а-й, Комиссаров, га-а-з»!
Видимо пилоты всё-таки услышали меня или Никиту, или просто смекнули сами, каким-то образом увидев происходящее, отчего монгольфьер в последний момент резко выровнялся, взмыв почти вертикально, проскочил металлическое острие. Однако флаг, красиво лоснящийся на солнце и плавно облегая поверхность здания, как бы лаская его, всё же не успел проскочить злополучное острие, и рассёкся в нижней его части на две полосы.
В следующее мгновение монгольфьер с флагом уже свободно парили над зданием, и красуясь, постепенно поднимались в чистое, безоблачное небо Армении. Снизу было видно, как пилоты машут руками благодарным зрителям, показывая, что на борту всё в порядке.
Замершая до того толпа разом «оттаяла», разрядившись радостными возгласами, криками и аплодисментами, когда один из присутствующих, громко прокричал вслед удаляющейся двойке: «Ва-ах! Карабах арандзацав»! (Ва-ах! Карабах отделился»!)
В тот же миг его поддержал марширующий духовой оркестр, радостные возгласы толпы зрителей и топот ног нескольких десятков молодых лёгкоатлетов, как один стартовавших в десятикилометровый забег по улицам праздничного города.
«По маш-и-нам»! — с чувством охватившей меня радости от благополучно совершённого старта, закричал я окружавшим меня ребятам из группы поддержки и фотографу, который тоже крутился рядом. Водитель грузовика Гарник, уже отъезжал с площади, прихватив с собой в кузов, технарей из группы москвичей. Оглянувшись, я увидел знакомое «ГАИ» и, ткнув Никиту и Татьяну в спину, побежал к машине. Капитан не растерялся, увидев нас, и быстро сев за руль завёл машину. Мы так же быстро расселись в «Волге», продолжая наблюдать в небо, разыскивая глазами запущенный монгольфьер.
— Давай, дорогой шеф-джан, вперёд, за «Арменией». А то улетят русские в Турцию задницы показывать, тогда нам несдобровать будет, — нервно прокричал я, хотя капитан всё сам понял без объяснений.
«ГАИ» взревела стареньким мотором и с включенными мигалками и сиреной понеслась по улице Налбандяна вверх, в сторону медицинского института, минуя КГБ и спрятавшиеся в зелени деревьев памятники уходящей эпохи.
Никита сидел рядом с водителем машины и, поглядывая сквозь лобовое стекло по рации всё время запрашивал Александра, но рация предательски не отвечала. По договоренности Александр имел карту города и должен был сообщать нам направление, куда они летят, чтобы группа поддержки могла их разыскать, помочь при посадке, а потом и забрать обратно в город. Но связи не было, и мы не знали, куда они летят. Я весь извёлся, так как шара с ребятами не было видно на небе. Мы с Татьяной сидели на заднем сиденье, прижавшись к окнам носами, разглядывая небо, где скрылся монгольфьер.
— Не беспокойтесь, «ктнэнк дзер отапарик» (найдём ваш шар),- успокаивал нас капитан, торопясь в ту сторону, куда исчез монгольфьер, – По-моему он летел в сторону Арзни…
— Так это за городом, километров 20 будет. Там когда-то моя мать лечилась водой в санатории, — вспомнил я вслух, — и грузовика нашего тоже не видно… Видимо, они поехали другой дорогой.
Улюлюкая сиреной, машина «ГАИ» неслась по дороге, как будто преследовала невидимого преступника, распугивая всех встречных и рядом едущих машин, заставляя прохожих шарахаться, испуганно крутить головами и тоже останавливаться, продолжая недоумённо смотреть нам вслед .
Около медицинского института мы повернули на улицу Абовяна и помчались в гору, минуя дворец молодёжи, и парк «Победы», направляясь к трассе, ведущей из города. Всё это время мы глазели вверх, надеясь на небе обнаружить монгольфьер, который теперь, то появлялся, то вновь исчезал.
— Вот он, вот он! — очередной раз закричал я, увидев в окне наш шар, указывая рукой его расположение на безоблачном небе. Все как один, и капитан в том числе, устремили свой взгляд в указанном направлении, ища точку в небе. И в этот миг я увидел, как наша «ГАИ», не сбавляя скорости, несётся на медленно тарахтящий инвалидный «Запорожец», едущий впереди нас, собирающийся повернуть налево, оповещая своим моргающим глазком поворотника. Я инстинктивно охнул. Но тормозить капитан не успел. Раздался удар, и мы врезались в залатанный и перекрашенный задок голубого «ЗАП-а», который от удара развернулся перпендикулярно своему движению и стал как вкопанный.
Через секунду мы опомнились от произошедшего удара и поспешили из «Волги» наружу, где испуганный водитель «ЗАП-а», инвалид с костылём, еле выбираясь из своей машины, кряхтя, ругал водителя на чём свет стоит, сам толком не понимая, что же произошло и кто виноват в аварии.
— «Сэнц бан клни! Ес инч мэхк унэм, начальник-джан»? (Такое может быть? В чём я виноват, начальник-джан?),-с дрожащими руками и губами, инвалид выражал своё негодование и испуг перед гаишником, глядя то на него, то на нас, стараясь понять, кто из нас водитель и откуда так быстро появилось «ГАИ». Сцена выглядела довольно смешной и трагичной, но ко всему, из-под капота «Волги» неожиданно повалил пар: видимо, был пробит водяной радиатор охлаждения. Наш капитан, не теряя времени на разговоры, быстро открыл капот, и клубы пара вырвались наружу, как из тульского самовара, собирая любопытных прохожих, невольно ставших свидетелями произошедшего на перекрёстке. Пока он возился с мотором, кривя от боли лицо, от ошпарившей его руки горячей водой, мы, забыв об инвалиде, продолжали шарить по небу глазами, стараясь найти утерянный нами шар. Но его не было на небе. Обвиняя турок и в этот раз, подстроивших нам очередное препятствие, я ходил вокруг машин, не находя себе места, беспокоясь о жизнях пилотов, которым теперь предстояла жёсткая посадка на скалы или на камни, которых в окрестности города, было более чем предостаточно.
За считанные минуты наш капитан с замотанной носовым платком обваренной кипятком рукой закрыл капот и, махнув нам рукой, крикнул: — Гнацинк! (Поехали!)
Быстро сев в «Волгу» и оставив в недоумении инвалида с его «ЗАП-ом» на перекрёстке, объясняться со свидетелями, мы вновь помчались по дороге выводящую нас на городскую загородную трассу. Потребовалось ещё полчаса быстрой езды по извилистой дороге, как вдруг на пригорке, вдали, мы увидели наш грузовик и приспущенный монгольфьер. Через несколько минут мы достигли окраины небольшого вспаханного поля, на котором приземлился полуспущенный монгольфьер, рядом стоял грузовик с лежащей на боку корзиной и ребят, возившихся рядом. Видимо, приземление произошло недавно, и главное, что пилоты были целы и невредимы. И тут, оглядевшись, я заметил посторонних людей, стоящих недалеко от машины, и ворох радостно визжащих детей, отрывающих куски от флага, лежащего на земле. От вида бесцеремонно разрываемого флага малолетками школьного возраста вызвало у меня такой шок, что я уже издалека прикрикнул на них, жестикулируя и размахивая руками, давая им понять, что этого делать нельзя. Подойдя ближе, я увидел, что предо мной предстали три пузатых мужика, видимо родителей этих маленьких варваров, искренне смеющихся в компании с водителем нашего грузовика и пилотов.
— Ну как вы, наследники Паскевича, живы — здоровы? – начал я пожимать руки пилотам и шутить на радостях в их адрес, прикалывая: — поздравляю с успешным приземлением в Арзни. Не путайте с Анталией. Это Армения, а не Турция, и штаны здесь снимать не надо, так как здесь дети, наследники Давида Сасунского, а не турки… Они первыми встречают вас, как первых посланцев России на этом весеннем поле…И это мы будем скоро отмечать в ресторане. Я правильно сказал, москвичи?
Все рассмеялись от моей бравады, и только Александр рассказал мне, кто эти люди и как прошла посадка. Оказалось, что это люди из иномарок, они направлялись в город Ереван, на праздник. Проезжая недалеко от посадки монгольфьера, увидев его в небе, они приняли шар за приземляющийся НЛО, а ребят, — за пришельцев. А блестящий армянский флаг вернул их на землю.
Тут я обратил внимание на то, что этнические хозяева своей земли, громко разговаривающие с водителем грузовика Гарником, теперь разливали коньяк в маленькие рюмки, приглашая всех нас и пилотов к импровизированному столу, устроенному на подножке грузовика .
— «Барикамнэр»! (Друзья!) Давайтэ эти малэнким стаканщиком, но от болшого сердца, выпем за наш армянский флаг и ваш русский шар. «Болорэс хмэнк» (Все выпьем), — торжественно высказался самый крупный мужчина, видимо, глава всего многолюдного семейства, невольно ставшей участником истории новой страны и его первым тамадой.
— «Сах урах, тамада – джан»! (Все радостны, тамада-джан!), — поддержал я главу армянского семейства, своей козырной бравадой. Услышав её, местные жители оторопели и отнеслись к сказанному с экспрессией, которая понудила их отдельно поднять «экстра-тост» за глашатая, не местного происхождения, но прекрасно знающего тонкости армянского застолья, что было сразу подхвачено и одобрено собравшимися, без особых проволочек.
Все присутствующие, радостно перечокавшись и пару раз глотнув ароматный напиток богов, почувствовали всемерное облегчение и тут же нахлынувшую радость происходящего, что всё закончилось благополучно, что ребят встретили почти как космонавтов, живых и здоровых и что прекрасная весенняя погода и солнце, этому яркое подтверждение.
Допив бутылку коньяка и выслушав сбивчивые рассказы пилотов, их помощников и встречающих, мы распрощались с семьёй арзнийцев, торопящихся в город, решив, что и нам пора покинуть распаханное поле и двигаться в гостиницу, где нас ждал праздничный обед в ресторане.
Сложенный флаг я взял с собой в машину «ГАИ», с расчётом отвезти историческую реликвию домой, и, не дожидаясь грузовика Гарника, куда грузилась корзина и монгольфьер, мы направились обратно в город, обсуждая прошедшее событие.
— Валера-джан, — неожиданно тихо произнёс капитан моё имя, когда мы вновь выехали на трассу, — у меня к тебе просьба.
— Давай друг-джан, я слушаю тебя, — так же тихо произнёс я.
— Когда приедем в город, ты пожалуйста никому не говори, что случилось с нами, что «ЗАП» ударили и т. д. А то мне плохо будет…Не скажи никому. Очень прошу, Валера –джан.
— Проблем не будет, дорогой джан. Но место от удара будет видно….
-Ничего, это моя проблема. Главное, ты не скажи, прошу тебя…
Убедив капитана, что всё будет, так как хочет он, мы скоро въехали в город и по улице, ведущей к гостинице, подъехали к её входу. Распрощавшись с водителем-капитаном, я взял упакованный флаг из багажника, и мы вчетвером направились в ресторан, который шумел своим праздничным застольем. Я посмотрел на часы, было два часа дня. «Мир живёт новой республикой вот уже три часа», — пронеслось у меня в голове с недоумением, так как мне казалось, что уже прошёл целый день.
В ресторане мы расслабились и вкусно обедая, поднимали тосты за успех прошедшего мероприятия, за день Независимости третьей республики, первой поднявшей флаг демократии на территории рухнувшей советской империи. Пили за здравие всех в отдельности, от президента и мэра, зачинщиков мероприятия, за детей и внуков, которые будут помнить сегодняшний день, изучая учебники новой истории в школах.
— Всё-таки, Александр, расскажи, как там было в воздухе? Техника не подвела? Как выглядел Арарат сверху? Турки не стреляли? – нетерпеливо расспрашивал я главного пилота.
— Да что-то вроде показалось….- начал было говорить пилот, и вдруг замолчал, улыбаясь, только прибавив этим интерес у всех застольщиков.
— Ну так давай, не тяни душу Александр,- настаивал я. Рассказывай.
— Да когда вот подлетали почти, увидели, что на нас летит вертолёт…-начал Александр…
— Так мы же заявку дали в КГБ и Аэрослужбу,- удивлённо добавил я. – А какой, военный или гражданский? Знаки, какие на нём были?
— Военный был. Со звёздами на бортах… Близко прошёл…чертёнок.
— Хорошо, что не турецкий или азербайджанский… Вот чувствовал, что не всё так будет гладко. Как только ветер на площади подул, кепку мою сорвал, так я сразу и подумал…. А ты небось, о штанах забыл, Александр? Или в них наложил?- рассмеялся я, увлекая всех в смех.
— Не до штанов было… Слишком близко прошёл, мерзавец…Может попугать хотел, может…
— В общем, традиции русских не понадобились, — рассмеялся я, не удержавшись, видимо здорово расслабившись от нервного напряжения, накопившегося за последние дни. Мы хохотали так громко, что пол-зала с недоумением и любопытством глядели в нашу сторону.
– Ладно, сегодня вечером у тебя вообще шансов не будет. Сегодня только будете висеть на фалу и светиться…Так что без присутствия Татьяны вам не обойтись… Возьмёшь на борт Татьяну? Надо армянских женщин уважить, – я посмотрел на Татьяну, до сих пор тихо присутствовавшей среди нас, — пусть она будет первой армянской женщиной-пилотом светиться на русском монгольфьере. Возможно, её президент заметит и тогда вам всем медали даст.
— Мы всегда рады. Так когда нам быть на площади? – переспросил Александр.
— В семь быть, как штык. Если военные помогут, то может, салют будет. В чём я, конечно, сомневаюсь. Но если будет, то сами смотрите, чтоб оболочку вашу они не сожгли своими ракетами.
Ещё посидев немного, мы решили, что до вечера всем необходимо отдохнуть и, не торопясь, разошлись. Москвичей, которые удалились в свой номер, я обязал не спускать глаз с упакованной реликвии и привезти её с собой на площадь, где я собирался переложить в свой «ЗАП» и отвезти домой. Мы с Татьяной решили добраться до площади пешком, откуда стартовал наш монгольфьер, и там дождаться приезда грузовика. К тому же, там я должен был встретиться с Павликом и Жорой, которые теперь должны были отыграть заключительную часть праздника. Там, же, согласно праздничной программе, должны были идти выступления художественных коллективов домов культуры города.
В хорошем настроении, непринуждённо болтая, мы шли с Татьяной по празднично украшенным улицам города, и вскоре добрались до площади, где на широкой трибуне после нашего отлёта, целый день шли выступления артистов, а отдыхающий народ с нетерпением ожидал выступление первого президента республики, Левона Тер-Петросяна.
Площадь Республики была полна народом, и мы, медленно протискиваясь, пробрались к машине «Тесла», которая «голосила» на площадь во всю мощь своих динамиков. Там же я увидел Павлика и Жору, которые возились у микшера, установленного в её широком нутре. Увидев их, я успокоился, убедившись ещё раз, что ребята не подвели, и что осталось совсем мало времени и что праздник стремиться к финалу.
Неожиданно меня кто-то толкнул и тихо произнёс:
— Ну как дела, Валерий Павлович? – Это был Артур из горсовета.- Как слетали-приземлились? Всё в порядке? – слащаво произнёс он.
— Да якобы ничего. Кусочек флага взяли арзнийцы на память. Но отделались коньяком…Жаль вот, салюта не будет. Машин армейских, как видно нет, — произнёс я, оглядывая чиновника по культуре. – За то ваш праздник, как я вижу, удался. Когда Президент будет выступать?
— Ждёмс! – ответил Артур и рассмеялся, — Сам не знаю.
Я познакомил Татьяну и Артура, которые быстро разговорившись, нашли общих знакомых музыкантов, что мне и нужно было. Теперь я мог самостоятельно пробиться к трибуне и к выходу с площади, куда должен был приехать грузовик Гарника с пилотами. Пока я протискивался среди горожан в сторону улицы, по площади прокатилась волна аплодисментов, и послышались возгласы: «Екав Левона!» (пришёл Левон)
Я повернулся в сторону трибуны, которая располагалась около фонтанов, и увидел фигуру Президента, стоящую у микрофона.
Я остановился и посмотрел вокруг, стараясь определить, откуда подъехал к трибуне президент, но никаких автомашин, рядом стоящих у трибуны, не было видно.
Голос первого Президента республики зазвучал уверенно и ровно, отчего вся площадь замерла в полном внимании к каждому его слову. Он был в тёмном костюме и белой рубашке с красноватым галстуком, хорошо смотрелся на фоне безоблачного неба, хотя уже тронутого золотистым закатом. Было десять минут восьмого.
«Независимость, — это не праздник, это ежедневная работа…», — чётко говорил президент в микрофон и благодарная толпа горожан, заворожено слушала своего национального лидера. Это был человек, который первым начал добиваться независимости Армении и отделения от СССР, ещё будучи лидером общества «Карабах». Мне не раз приходилось бывать на многолюдных митингах на театральной площади и видеть, болезненного на вид, худощавого лидера, с пластиковым шеефиксатором, замотанным шарфом. Сейчас он был в хорошей форме и уверенно держал всю аудиторию площади во внимании. Я был далёк от политики, тем более что всё происходящее: война с соседями, национальные вопросы, становление нации и создание государственности, всё это было не для меня, так как я знал, что моё участие в политической жизни национального общества было практически невозможно. Но я к этому и не стремился. У меня были свои собственные взгляды на происходящее, которые совсем не совпадали с тем, что делали лидеры партии «Армянское общенациональное движение». За долго до начала девяностых, я неоднократно встречал будущего президента в кафе «Скознячок», расположенного недалеко от кинотеатра «Наири» в арке здания АДРИ. В жаркое лето там было прохладно, и пустых мест практически не было. Там же, недалеко, был расположен знаменитый «Матенадаран», — уникальное хранилище старых рукописей и книг, где и работал научным работником будущий президент Армении изучая «мёртвый» ассирийский язык. Вот в эти знойные дни он и посещал «сквозилку», где пил арабский кофе и рассуждал о будущем своей родины, строя планы на будущее. А я, тем временем, обхаживал парторга великого хранилища, посвящая его в идеи лазерной светомузыки, которые хотел воплотить в праздновании 1700 — летия христианства в Армении, которое должно было состояться в 2001 году.
Я тогда увлекался светомузыкой и проектом создания городской дискотеки, а Левон видимо, думал о власти, нации и независимости. И тогда я совсем не мог предположить, что спустя годы, мне придётся чествовать его дело и его самого, так как он был родоначальником этого дела. А дело его было одно: создание третьей Республика, которую чествовал сегодня весь армянский народ.
….Президент продолжал говорить и его речь, не прерывалась вплоть до её заключительного конца. «Кеце хай жоговурта!» (Да здравствует армянский народ!) «Кеце азатуцюн!» (Да здравствует свобода!) – заканчивал президент своё первое обращение к народу, «Пайкар мичев верчь!» (Победа до конца!), который подняв руки, зажатые в кулак, приветствовал его сказанное, раскатистым скандирующим эхом: «Левон! Левон! Левон!»
Я думал, что он вот–вот, что-нибудь скажет о флаге, который мы подняли сегодня в небо Армении. Он ничего не упомянул о российских гражданах, принимавших активное участие в демонстрации национального символа Армении, ни о самой России, и как будут далее складываться отношения между странами, народами и соседями. Возможно, он не хотел упоминать об этом, потому, что это был проект русского человека, видя в этом что-то такое, которое его не устраивало.
Я вспомнил слова американца Франклина К. Лейна, министра области США, который в день Флага 14 июня, говорил народу от имени флага: «Я такой, каким вы меня сделали. Я качаюсь перед вашими глазами, как яркий отблеск света. Я – символ вас самих…»
Жаль, но ничего подобного, первый Президент так и не изрёк, хотя бы близко к этому.
Я с трудом пробрался сквозь скандирующую людскую массу к выходу из площади, надеясь встретить грузовик Гарника, который должен был быть уже находиться здесь. К моему удивлению, грузовик стоял в условленном месте и ребята, из-за незнания языка, не торопясь работали, готовились накачать монгольфьер. Взяв у Гарника сумку с упакованным флагом, с целью его сохранности, я решил отнести его в свой «ЗАП», одиноко стоящий во дворе библиотеки. Положив в багажник сумку, я закрыл его и быстро, почти бегом направился обратно, так как услышал, что на площади зазвучала «наша» запись: это в работу вступили Саша и Павлик.
Что бы ни опоздать на момент подъёма шара, я припустился бегом со двора библиотеки и, минуя её арку, выбежал на улицу, зная, что улица закрыта от автомобильного транспорта. Но в этот момент, со стороны площади, расступившаяся людская толпа с аплодисментами и криками пропускала выезжающий зелёный «Мерседес», который набирая скорость, выезжал на улицу, двигаясь в мою сторону. На миг я растерялся, будучи уверенным, что машин на улице нет, и от этого не успел вовремя сориентироваться. Ещё мгновение и я был бы под колёсами «зелёного змия». Водитель видимо тоже не ожидал, что перед ним неожиданно покажется бегун, вынырнувший из-за угла здания, летящий навстречу автомобилю, и резко нажав на тормоза, затормозил.
Не успев увернуться, я по инерции плюхнулся на полированный капот «Мерседеса», инстинктивно выставив вперёд руки. В этот момент я невольно посмотрел вперёд, на стекло. Там за стеклом, рядом с водителем, сидел Президент, который только что выступал на площади и видимо сейчас покидал её на этой машине. Наши взгляды встретились: он внимательно смотрел на меня, я, с удивлением уставился на него. «Чёрт! Это же Президент! Этого мне не хватало..», — только и пронеслось у меня в голове, и в следующую секунду, быстро соскользнув с зелёного капота и, оттолкнувшись от машины руками, под крики и свист многочисленных подбежавших ротозеев, я продолжил свой бег в сторону площади.
— Ну что? Чмокнулся с Президентом? – смеясь и покачивая головой, произнёс Александр, видимо видевший разыгравшуюся нелепую ситуацию — Хорошо, что его охрана тебя не тронула, а то не видеть тебе конца праздника, — он не договорил, так его окликнули ребята, уже приступившие к накачке монгольфьера.
После отъезда Президента, на площади зазвучали фанфары и патетическая тема независимости, озвученная голосом популярного артиста и телеведущей, захватила внимание многолюдной публики, которая теперь развернулась лицом к надутому монгольфьеру, на котором большим шрифтом красовалось: «Армения». Вечерняя мгла уже накрыла многолюдную площадь и гигантский «ночной фонарь», подсвеченный изнутри газовой горелкой, фантастично смотрелся на фоне звёздного неба, возбуждая восторг и радостные эмоции зрителей.
Мальчишки и молодёжь, образовав большое кольцо вокруг монгольфьера, с шумом изрыгающего огонь в своё нутро, еле сдерживались двумя милиционерами, количество которых явно не хватало. Но делать было нечего и, чертыхаясь в адрес ментов, мне тоже пришлось включиться в ряды охранников, отгоняя нагловатых молодых людей, стремящихся пробраться к корзине монгольфьера. Вдруг, рядом со мной, вновь появилась Татьяна и Артур, которые выбравшись из многолюдной толпы, тоже уставились на гигантский «ночник», ожидая дальнейших действий группы Александра.
— Давай Татьяну сюда, взлетаем, а то нас как и флаг, тоже разнесут на сувениры, — прокричал мне Александр, указывая в сторону Татьяны и Артура.
— Ну как, полетишь в историю? Ты же сама хотела,- прокричал я Татьяне на ухо приглашение пилота.
— Да, я готова, — бойко ответила Татьяна и шагнула к корзине, где ухватившись за протянутую руку Александра, ловко протиснулась в её нутро. Находящийся рядом Гарник, держащий фал от монгольфьера, накрепко привязал его к раме грузовика.
— «Архаин мна. Артэн чи тэрны» (Будь спокоен. Теперь не улетит), — уверенно произнёс молчаливый водитель и, посмотрев в мою сторону, дал знак Александру.
«Как хорошо, что я отнёс флаг. Его точно бы здесь «доконали» (разорвали на сувениры)», — подумал я и помахал Татьяне. Газовая горелка зашумела и яркое пламя, вырвавшееся во внутреннюю полость «ночника», заставила его приподняться над землёй и медленно поползти вверх, сопровождаемого шумными возгласами мальчишек, мгновенно занявших его место. «Ночник» медленно поднялся на высоту крыши гостиницы «Армения» и замер, удерживаемый гибким фалом, демонстрируя горожанам красоту и необычность мероприятия.
Решив запечатлеть всю праздничную площадь на слайд плёнку, я стал пробиваться сквозь людскую массу, вопящую страстями от увиденного, стараясь успеть на другую сторону площади, там, где стояла у тротуара звучащая «Тесла».
Достигнув другого края, во избежание «смазки» на плёнке, я прижался к столбу своей «Сменой», сделав несколько кадров ночной площади, не забывая при этом, неоднократно менять время экспозиции съёмки.
Вскоре отзвучали последние аккорды патетической симфонии, и воцарившаяся над площадью недолгая пауза, была расценена присутствующими, как завершение сегодняшнего праздника, что и послужило началу торопливого оттока людских потоков и небольших групп, с площади, стремящихся успеть на плохо работающий общественный транспорт. Видя происходящее, работая локтями я пробрался к «Тесле» и увидев Жору, расплатился с ним деньгами, взяв взамен аудиокассету, которая только что звучала над ночной площадью. Павлика не было видно рядом с машиной и, решив его не ждать, я заторопился в сторону «ночного фонарика», начавшего медленный спуск на землю. Я торопился, зная, что мальчишки так просто не оставят его в покое, а инертная милиция не будет беспокоиться о безопасности пилотов и монгольфьера. С трудом пробравшись к приземлившемуся «фонарю», я помог Татьяне сойти на землю, тут же поторопив Александра и Володю, что пора «закругляться», указав на «разошедшуюся» толпу, которая стала слишком развязано вести себя по отношению к монгольфьеру и персоналу, эксплуатирующего его.
Единственным, кто находил общий язык с толпой, был водитель грузовика Гарник, который делал своё дело, не торопясь, отвязывая спущенный монгольфьер от рамы своего грузовика. Оглушённая шипением горелки, размещённой на монгольфьере, Татьяна стояла в стороне и приходила в себя, затягиваясь припасённой ею сигаретой. Вскоре все ребята общими усилиями, отогнав любопытных и наглых пацанов, собрали оболочку в мешок и погрузили в кузов грузовика вместе с корзиной. Закрыв борт, Гарник медленно выехал с площади и отправился в гостиницу, а мы пошли в сторону библиотеки, где во дворе стоял мой «ЗАП».
— Финита ля комедия! – торжественно произнёс я и поднял бутылку с отборным коньяком, которую начал тут же откупоривать, и стал разливать пахнущую жидкость в бумажные стаканчики, экспромтом расставленные на капоте «ЗАП-а».
Пить я не собирался, так как мне предстояло ещё ехать домой на моём «ЗАП-е» и по дороге, отвезти Татьяну, хотя очень хотелось от души расслабиться.
Дворик библиотеки был безлюдным и тихим местом, что вполне способствовало нам в спокойной обстановке слегка отметить финал прошедшего праздника и наше участие в нём.
— Ну что ж, как там говорят древние армяне: «Сах урах!» (Все радостны!). Так что ли, Валерий Павлович? – переспрашивал меня Александр, с налитым стаканчиком в руках, обводя всех ликующим взглядом человека, выучившего для себя, новую армянскую застольную фразу.
— Совершенно верно, Александр, — поддержал я энергичного пилота, — должен тебе заметить, дорогой Александр, что последнее слово «урах»,- если рассматривать без буквы «Х», не что иное как интерпретация знаменитого русского «УРА». Не так ли Александр?
— Не хочешь ли ты сказать, Валера-джан, что если бы тогда, когда русские освобождали Эривань от персов, вместо снятия своих штанов закричали как один «Сах урах!», то персы мгновенно открыли ли бы им ворота города? – отвечал повеселевший командир монгольфьера.
— Совершенно верно! Тем не менее я пью за тех русских, которые сегодня подняли над Арменией её флаг, при этом оставаясь в своих собственных штанах! – закончил я свою мысль и рассмеявшись со всеми, демонстративно окропил остатками коньяка флаг, предварительно расстеленный на крыше «ЗАП-а».
— Теперь главное, ребята! – продолжил я, достав ножницы из автомобильного бардачка, — в память о сегодняшнем дне, позвольте всем вам, в лице товарища с коммунистической фамилией Комиссаров, подарить на память фрагмент флага с зашитой в нём армянской землёй, которая тоже была в полёте. Этот уникальный исторический сувенир вам вручит первая армянская женщина-монгольфьерист Татьяна из Зангезура. Её предки когда-то вместе с русскими сражались против турок, а она сама сегодня, впервые поднялась в небо своей родины, надеясь… прописаться в Москве! – закончил я сногсшибательный монолог восклицанием.
Под возгласы москвичей я отрезал один из оставшихся в целости и сохранности песочный мешочек (отвес) полотнища флага, и передал его растерявшейся Татьяне. Та, глупо улыбаясь, не совсем понимая мои шутки, подержав его немного в своих руках, передала его Александру. Меня же уже остановить было невозможно, и я пафосно продолжил:
— Так что Александр, должен вам напомнить, что вы только что получили в благодарность из рук гордой дочери армянского народа не закуску к коньяку, а древнюю землю Армении, а это означает, что связь между народами наших стран, вос-ста-нов-ле-на! Ура-а!
Бодрое русское «ура» наследников Паскевича разнеслось по тёмному дворику библиотеки, напрягая сознание жителей соседнего дома, готовящихся ко сну.
Татьяна стояла и смотрела растерянным взглядом то на меня, то на Александра и его друзей, не зная, как ей относиться к происходящему.
Когда с коньяком было покончено, я быстро собрал флаг и, уложив его в багажник, стал заводить машину. Но на этот раз «ЗАП» не заводился. Я попробовал ещё и ещё, но машина молчала. Повеселевшие от коньяка пилоты решили толкнуть «бесплатную гордость советских инвалидов», и когда я с Татьяной уселись в машине, они с трудом сделали это. Но машина, как специально, не заводилась. Выкатившись с территории библиотечного дворика на улицу Амиряна, где большой рекой растекалась многолюдная толпа зрителей прошедшего на площади праздника, мы были замечены толпой неугомонных мальчишек, теми, которые всё время мешали монгольфьеру нормально взлететь и приземлиться на площади. Увидев нас, возящихся с заглохнувшим «Запорожцем», они сразу сообразили, каким образом применить свои молодецкие силы нового поколения.
— «Екек русснери окнэнк!» (давайте русским поможем!), — закричал один мальчуган из толпы, и десятки мальчишек, разом вцепившись в задок упрямого «Запорожца» так приналегли на него, что через метров пять упрямый «ЗАП», взревев «не лошадиным» гласом, чихая и тарахтя, поехал, по улице как ни в чём не бывало. Проехав метров десять, я выглянул из окна машины и увидел москвичей, машущих мне руками, давая знать, что бы я не останавливался, а продолжал ехать и не ждал их. Решив, что они захотели пройтись по вечернему Еревану, я поддал газу и поехал по проспекту в сторону дома кино, чтобы отвезти домой Татьяну.
— Ну как ты, Татьяна, довольна, а? Мисс-Армения! – теперь ты в истории и даже «ожит» (приданное) имеешь,-
— Какой ожит? – удивлённо выговорила Татьяна, вопросительно глядя на меня.
— Как какой, а флаг? Так что бери флаг и открывай здесь «музей Флага», как это сделали американцы с флагом Бетси Росс ещё в 1776 году. Почитай историю, она тебе очень понадобится…Ведь в Армении всё только начинается… А твои сородичи бегут из неё…
Вскоре я остановился недалеко от её дома, и уставшая Татьяна, выйдя из машины, махнув рукой на прощанье, поспешила к своему подъезду. Убедившись, что она без проблем добралась до подъезда, надавив на газ, я помчался домой, в Новый Норк, где меня ждала мать и больной отец.
Через четверть часа я был во дворе нашего дома и, поставив «ЗАП» под окном, взяв сумку с флагом из багажника, поспешил в тёмный подъезд.
По запаху лекарств в квартире я понял, что к отцу вновь приезжал врач, и что дело его плохо.
Я поцеловал мать и прошёл в комнату, чтобы посмотреть на отца. Он был безмолвным, как и утром, и выглядел ещё более постаревшим. Рядом стояла капельница, и мне казалось, что ничего с утра не изменилось.
Потом мы с матерью сели, как всегда, на кухне, и она рассказала, что приезжала «скорая помощь» два раза и ей казалось, что я больше не увижу своего отца живым. Потом она сказала, что видела репортаж с площади Республики в вечернем выпуске новостей и что видела шар, но меня не увидела.
Я созвонился с пилотами, чтобы убедиться, что они в гостинице и всё с ними в порядке.
— Завтра хотим поехать в Гарни, там, где восстановленный храм. Нас пригласил Рубен, приятель Татьяны. Сказал, что там языческий праздник будет, — посвятил меня в свой завтрашний план Александр, видимо уже согласившийся на поездку.
— С шаром или без него? – переспросил я, чуть удивившись завтрашним планам москвичей, о которых они мне не говорили.
— С шаром. На нашем грузовике поедем. Вечером вернёмся. Гарник за рулём…
— Будьте осторожны там. Да и летать не советую…Горы кругом.
-Нет, летать не будем… На привязи повисим, чуть сельчан удивим. Да и самим интересно прикоснуться к древности… Как-никак, первый век нашей эры…Это ж сама история!
— Вы уже сами, — история! – проговорил я, — ладно, как вам хочется. Гостям в Армении, — всегда приоритет. Добро. Тогда вы в горы на шашлыки, а я завтра своими делами займусь, вечером созвонимся. Пока.
Я знал Рубена, друга Татьяны, который интересовался историей язычества и имел какие-то связи с лидерами этой секты. В этой поездке я не видел ничего плохого, что бы могло меня забеспокоить. Поэтому я и согласился.
С другой стороны, я решил, что завтра созвонюсь с техником с телевидения, с которым познакомился утром, и махну на телецентр, чтобы непременно достать дубликат видеозаписи прошедшего праздника.
Ещё немного поговорив с матерью, я прошёл в свою комнату, и как убитый, свалившись на свою «книжку», уснул.
Всю ночь мне снились кошмары, и только утром, немного проспав, я встал и, пройдя на веранду, присел на табурет, постепенно приходя в себя. Через окно был виден Арарат и день обещал быть, как и вчера, солнечным. Ничего существенного со вчерашнего дня не произошло. Глядя в окно, я вспоминал вчерашний день: как ветер чуть не испортил всё дело, как появился вертолёт перед монгольфьером, как мы врезались в «инвалидскую» машину, как я чудом не попал под колёса президентского «Мерседеса»… Я вспомнил, что мне ещё предстояло получать «Жигули-05» и оформлять её, а сейчас бежать на телестудию и во что бы ни стало добыть видеозапись…
Поменяв ёмкость с лекарствами на капельнице, я выпил стакан чая и, созвонившись с техником Арменом, договорившись с ним о встрече, поспешил на телецентр.
Вскоре, подъехав к республиканскому телецентру и развернувшись, я остановился недалеко от главного его входа, спрятавшись от солнца в тени рядом растущих деревьев.
В оговорённое время появился Армен и, увидев мой «ЗАП», поспешил в его сторону, что — то неся в руках.
— Вот, держи, Валера-джан. То, что вы хотели, — запыхавшись, проговорил он, оглядываясь назад. Он вложил мне в руки тяжёлый круглый пакет, ожидая моей реакции.
— Это что, магнитная бобина?– удивлённо спросил я, пробуя на вес пакет.
— Да, конечно. От «Бош-а». Это исходник….Там всё, что было вчера…
— Ничего себе. А искать это не будут? Мне достаточно копии…
— Да это не ваша проблема. У нас сейчас «шуна тироч чи чаначум» (собака своего хозяина не узнаёт). Бардак кругом…Никому это не надо… Да и переписать на кассету ВХС довольно сложно. Будут спрашивать: зачем? кому? для чего?…
«Вот так дела. Если он не врёт, то это значит, что только у меня будет этот материал и, главное, не будет конкурентов, и я буду единоличным обладателем уникальной информации! Притом качество профессиональное. Об этом можно только мечтать!», — размышлял я, с замиранием слушая расторопного техника.
— «Ичкан кез петк?» (Сколько тебе нужно?) – еле сдерживая себя от нахлынувших эмоций, спросил я у Армена.
— «Ерьку харур, херика» (двести, хватит), — не задумываясь, ответил техник, оглядываясь на вход в телецентр.
— Долларов или рублей?
— Рублей, конечно…
Волнуясь от услышанного, я достал из кармана деньги и отдал их Армену. Быстро взяв их, он попрощался со мной и, выйдя из машины, побежал к входу телецентра, за окном которого виднелся силуэт дежурного милиционера. Не теряя времени, всё ещё продолжая волноваться от случившегося, я развернулся и, нажав на газ, покатил в город.
Ещё полностью не веря, что у меня под седельником находится бесценный исторический видеоматериал, приобретённый за двести деревянных, я с дрожью в теле спустился в город и поехал в мэрию, чтобы встретиться с Амбарцумом и доложить ему о прошедшей акции, и, если потребуется, ходатайствовать о награждении москвичей именными грамотами, подарками или юбилейными медалями. Ведь я же обещал Александру достать благодарность за подписью президента. Но мэра в здании не оказалось, и я решил перенести встречу на другой раз, прекрасно понимая, что завтра монгольфьеристы улетят в Москву и всё после этого будет по-другому.
Так оно и произошло. На следующий день монгольфьеристы улетели в Москву, а я занялся оформлением «Жигулей». Через несколько дней мне с трудом удалось переоформить старый «ЗАП» на своего приятеля Богдана и, получив от него деньги, пригнать из сервиса домой новенькую «05», заперев её в гараже. Но радость обновления была недолгой: через два дня, под покровом ночи, гараж вскрыли воры и полностью раскулачили нового «Жигулёнка», оставив один обглоданный остов.
А ещё через неделю скончался мой отец, которого мы похоронили на норкском кладбище, где покоилась моя бабушка, которую мы когда-то хоронили вместе.
С большим трудом восстановив «Жигулёнка», я продал его и на вырученные деньги заказал могильный камень отцу, который установил через год.
Все последующие события года были один хуже другого. Нехватка электроэнергии в отделившейся республике, как и её экономическое падение, заставили и меня, скрепя сердце, оставить свой дом и выехать в Россию, на свою большую родину, предварительно надёжно спрятав легендарный флаг под пол офиса моего кооператива, который я соорудил в здании института Языка, располагаясь под его крышей. Я надеялся когда-нибудь вернуться и отдать флаг его хозяевам, которых почему-то ни разу не заинтересовала судьба главного символа их страны. Никто не искал его, и это меня поражало. «Лихие девяностые» пронеслись быстро, закрутив и меня в своём историческом десятилетнем водовороте.
Однажды, находясь в Москве из СМИ я узнал, что такой же, но российский триколор, поднятый осенью того же года в Москве над Белым домом, оценённый в один миллион долларов, бережно хранится в одном из банков в Париже. Об этом поведал депутат Госдумы Ярошенко, который сохранил его и передал впоследствии в исторический музей Санкт-Петербурга. От услышанного у меня защемило сердце: почему россияне смогли сберечь своё историческое полотнище, а армяне вообще не интересуются, где и что произошло со своим символом власти?
Не выдержав происходящего, я с трудом наскрёб денег на авиабилет и вылетел в Армению. Это произошло летом 2001 года, когда Армения отмечала 1700-летие становления христианства в Армении и десятилетний юбилей Независимости республики,- день, который я называю своим днём. На следующий день после прилёта в Ереван я поднялся в свою тёмную и запылённую, казалось, забытую богом «голубятню», и с волнением извлёк из под пола сохранившейся флаг. Священное полотнище нации заблестело так же ярко, как и тогда, когда парило в голубом небе республики. Мне вспомнились те далёкие дни празднования Независимости, звук оркестра, шум толпы на площади и выступление первого президента новой республики. Собрав волю в кулак, чтобы не прослезиться, я вновь уложил полотнище в сумку и поспешил в мэрию, что бы навсегда поселить символ республики в его родном доме. А 22 июня я встретился с католикосом всех армян Гарегином-вторым, в его резиденции в Эчмиадзине, который благословил мой проект участия в предстоящих празднествах. В этот же день я поспешил на кладбище к могиле отца, так как это был день начала войны, начавшейся 60 лет назад. Потом, через несколько дней, я неоднократно выступал по нескольким каналам телевидения республики, рассказывая и показывая телезрителям исторические видеоматериалы о праздновании Дня Независимости и моём участие в нём.
Удивительная вещь эта история. Вот уже восемь лет, как я ежегодно, в день Независимости РА, постоянно посещаю манежную площадь Москвы, вспоминая славные дни полёта символа дружбы двух народов: российского монгольфьера и армянского триколора, вспоминаю свою малую родину, ставшую теперь другой страной, в которой покоится прах моего отца и бабушки, вспоминаю дочь, которая волею «хайи бахт» проживает в Болгарии, растя двух моих внучек-красавиц, в жилах которых течёт армянская и русская кровь. В один из таких дней, находясь на манежной площади столицы, я случайно увидел группу армянской молодёжи, которая периодически демонстрировала окружающим горожанам свой национальный флаг, гордо размахивая триколором, привлекая к себе всеобщее внимание отдыхающих. Почему они размахивали флагом, я, конечно догадался, но ничего подобного мне никогда не приходилось видеть в Москве. Недолго думая, прикинувшись непосвящённым в происходящее, простым горожанином, я решил подойти к ним и узнать, что они знают о своём флаге, о первом Дне независимости и участии в нём российских граждан,
Компания отнеслась ко мне довольно сдержано, и тут же отвернулась, услышав от меня фразу, что этот флаг поднял я, 28 мая 1991 года. Видимо, они посчитали мои слова провокацией, блефом или оскорблением, что так непристойно повели себя. Удивившись их болезненной реакции, и тихо проглотив грубое неуважение к собственной персоне, я понял, что молодое поколение не знает об этом, а это значит, что в новой истории Армении нет упоминаний об этом историческом факте. А ведь прошло 18 лет! Я был расстроен окончательно. Но каково было моё удивление, когда один молодой чернобровый парнишка в полосатой футболке и серой кепке, неожиданно сообщил мне, что видел телепередачу в Ереване, в которой показывались кадры хроники тех дней. Более того, я опешил, когда узнал, что он родился в мае 1991года, то бишь в те дни, когда всё начиналось в республике. Разом почувствовав облегчение и глядя на него, я понял, что этот молодой ровесник своей новой республики точно знал один из главных критериев жизни и честно придерживался его значения: историю не скроешь и не изменишь. Она такая, какая была и есть.
Взволнованный, я достал свою фото-«мыльницу», и упросил его сфотографироваться с флагом. Он с удовольствием спозировал мне, высоко подняв триколор над головой, но окрик кого-то из их компании заставил всех неожиданно быстро собраться и покинуть место нашего недолгого общения. Всё произошло так быстро, что я даже не успел узнать его имени, очень сожалея об этом.
В ту ночь я долго не мог уснуть от противоречивых мыслей, вспоминая встречу с молодёжью Армении, страны, где проходила моя юность и молодость. Ночные страсти воспоминаний вымотали меня окончательно, но под утро я твердо решил, что мне необходимо снять об этом полноценный фильм, благо, что видеоматериалы тех славных дней имеются и давным-давно ждут своего перевоплощения на экраны большого кино. С того дня я почти не спал целый год, мучаясь ночами над сценарием фильма: правду должны знать все, весь мир, она не должна быть забыта, так как она — Правда!
Спустя год, в тот же сентябрьский день я увидел по телевидению его: …мой флаг! Он блестящей дорожкой ярко колыхался на вытянутых руках своих скандирующих соплеменников, заполнивших трибуны стадиона «Раздан», давая понять приехавшему премьеру Турции Эрдогану, что Армения есть и будет, и что геноцид не забыт, и признать его придётся, потому что у республики есть он, — свой флаг, символ их самих.
Я сидел перед телевизором с бешено бьющимся сердцем и записывал кадры из «Евроньюс» и с Первого канала России. Потом я десятки раз просматривал эти записи, до боли в глазах всматриваясь в детали трёхцветного полотнища, ища в них только мне известные нюансы сшитых шёлковых полос. Разглядеть их за доли секунды было практически невозможно, но колотящееся в груди сердце подсказывало мне одно: да, это был мой флаг!
В эти минуты, я был счастлив так, как будто только что вновь поднял его над солнечным городом. Я был счастлив ещё и потому, что он имеет свой дом, страну, народ, и главное, он служит им. А то, что чиновники делают вид, что «забыли» о русских пилотах, поднявших его в небо, меня не волновало, а только удивляло, потому что они забыли простую истину о том, что замалчивание истории ведёт нацию не к развитию, а к самоуничтожению. Хорошо, что чиновники, — не нация!
Моим бдениям, видимо, внял сам Господь Бог: спустя полгода в газете «Республика Армения» вышла замечательная статья о том, что не давало мне долгие годы спать, работать, нормально жить. Обо мне знали, помнили, благодарили…
Теперь я был спокоен, твёрдо решив слетать на свою малую родину, поклониться могиле отца, флагу, который ждёт своего русского знаменосца, и начать снимать фильм обо всём том, что написано выше.
Автор текста: Мяло Валерий Павлович (ди-джей Красный)
ПРОЗА.РУ
