35 лет назад коммунисты Советского Союза собрались на свой последний партийный форум Поделиться
«Давайте, товарищи, работать! Мы вступили в самую ответственную фазу перестройки, на очереди — крупнейшие реформы…» Прозвучавшие 35 лет назад финальные слова последнего выступления последнего генсека КПСС на последнем ее, XXVIII съезде (2-13 июля 1990 года), сегодня трудно воспринимать без иронии: работать товарищам оставалось всего ничего. Чуть больше года. И тем не менее этот съезд, съезд, казалось бы, политических банкротов, проигравших страну и строй, можно назвать «съездом победителей».
Фото: Belkin Alexey/news.ru/Global Look Press
тестовый баннер под заглавное изображение
И это уже безо всякой иронии. В свое время такое название получил XVII съезд партии (26 января — 10 февраля 1934 года). И тут действительно видна злорадная насмешка истории: из 1966 делегатов съезда 1103 были репрессированы в годы Большого террора. Из них расстреляны 848 человек. Из избранных на съезде 139 членов и кандидатов в члены ЦК арестованы и расстреляны 98 человек. Так что второе, более точное название этого форума — «съезд расстрелянных».
Партийная «гвардия» была выкошена на две трети, но сама партия и созданное ею государство уцелели. Обильное кровопускание, напротив, укрепило режим. Что легко объяснимо: поскольку главным «секретным» компонентом в растворе, обеспечивавшим прочность государственно-политического фундамента, был страх, то «кашу» таким «маслом» испортить было невозможно. Чем больше крови, тем крепче.
Спустя полвека все было ровно наоборот: государство рухнуло, а дела у «гвардии» пошли не хуже, чем прежде. А у некоторой части — несравнимо лучше. Потеряв страну, «гвардейцы» — в массе своей — не потеряли власть. Но все это стало ясно гораздо позже. Тогда, летом 1990 года, у многих партийных бонз было предчувствие надвигающейся катастрофы. Которое, как вскоре выяснилось, ничуть не обманывало.
«Впереди маячил XXVIII съезд, — описывал, к примеру, свои ощущения накануне форума «архитектор перестройки» Александр Яковлев (на тот момент — член Политбюро, секретарь ЦК КПСС) в опубликованных много лет спустя мемуарах. — Настроение было ужасное. Появились признаки агонии и этой власти». Яковлев же дал, пожалуй, и самую точную и яркую характеристику последнему съезду КПСС.
«Он (XXVIII съезд.) разительно отличался от других: был бурным, похожим на пьяного мужика, заблудившегося на пути к дому, — писал Александр Николаевич. — Падает, поднимается, снова ползет и все время матерится. Всех понесло к микрофонам и на трибуну. Активность невероятная, как если бы хотели отомстить самим себе за 70 лет страха и молчания. Конечно же было немало и здравых, умных выступлений, но они глушились топотом двуногих особей. Иными словами, активизировались оба крыла в партии – реакционное и демократическое».
Все верно: «больной» был крайне раскован, активен, но впечатление выздоравливающего отнюдь не производил. Его активность скорее пугала, нежели обнадеживала. Ну, тех, кто за «больного» переживал и еще надеялся на то, что он оклемается.
Последний съезд КПСС стал первым за многие десятилетия, который проходил не по заранее написанному сценарию, на котором развернулась реальная политическая борьба. По уровню демократии он превзошел не только предыдущие, но, пожалуй, и все последующие съезды отечественных системных партий. И большинства несистемных. Об этом свидетельствует уже самое начало XXVIII съезда. Сцену, разыгравшуюся в первые его минуты, на нынешних чинных партсобраниях представить себе совершенно невозможно.
После того, как Михаил Горбачев открыл съезд и предложил обсудить вопрос о составе президиума, слово взял делегат Владимир Блудов, помощник начальника участка шахты «Кадыкчанская» (Магаданская область), и попросил поставить на голосование следующее предложение: «Объявить отставку ЦК КПСС во главе с Политбюро и не избирать их в члены руководящих органов съезда за развал работы по выполнению Продовольственной программы, решений XXVII съезда КПСС и XIX партконференции. Персональную оценку каждому секретарю ЦК, члену Политбюро дать на съезде».
И наглеца не выгнали из зала. «К этому вопросу мы еще вернемся, — спокойно отреагировал Горбачев. — А сейчас будем продолжать работать по программе». И действительно вернулись. «Бунтарь» Блудов еще несколько раз выступил на съезде, продолжая настаивать на своем предложении, и частично своего добился: было решено заслушать персональные отчеты членов Политбюро и секретарей ЦК.
«Эта тема стала, по существу, основным сюжетом всей первой части съездовской дискуссии, — вспоминал Горбачев. — Фундаменталистам, горевшим желанием «размазать по стене» тех, в ком они видели виновников своего отстранения от власти, удалось настоять на «отчетах»… Но они не смогли навязать выставления оценок — унизительной процедуры, которая задумывалась как способ «публичной порки» деятелей реформаторского направления».
Основной мишенью для «фундаменталистов» стал, естественно, Яковлев. Впрочем, критика в его адрес шла и со стороны делегатов, которых трудно было отнести к консервативному лагерю.
Царившую на съезде атмосферу и его эмоциональный накал хорошо иллюстрирует вопросы, заданные «архитектору перестройки» Александром Лебедем, будущим секретарем Совбеза России, будущим губернатором Красноярского края: «Александр Николаевич! В природе существует неопубликованная книга «Мое видение марксизма». Автор вы. Как понимать ваше выражение, что за ее опубликование вы будете «повешены на первой осине» и кто вешатели? Вами объявлены Кунаев, Алиев и иже с ними жертвами режима, несчастными людьми. Как вы смотрите на то, чтобы в этот ряд поместить товарища Брежнева? И вообще сколько у вас лиц, Александр Николаевич?»
Однако сделать Яковлева «мальчиком для битья» у его оппонентов не получилось: «архитектор перестройки» умело парировал удары, а временами переходил в жесткие контратаки. «На съезде распространяется ксерокопия статьи из газетенки «Русский голос», продающейся, кстати, в московских киосках, — говорил он с трибуны съезда 9 июля 1990 года. — В ней призывы: «Нам нужен новый Гитлер, а не Горбачев. Нужен срочно военный переворот. В Сибири у нас еще много неосвоенных мест, ожидающих своих энтузиастов, проваливших дело перестройки». Упоминается и моя фамилия… Я хотел бы сказать организаторам этой скоординированной кампании, тем, кто стоит за этим: укоротить мою жизнь вы можете, но заставить замолчать — никогда!»
Процитированная Яковлевым статья довольно точно передает дилемму, стоявшую в тот момент перед партией и страной: это был выбор между Гитлером, то есть диктатурой, и Горбачевым, то есть дальнейшей демократизацией со все более отчетливой перспективой распада. Правда, сам Горбачев до конца своей жизни верил в возможность третьего пути — демократизации без распада. И категорически отвергал предлагаемый некоторыми мыслителями того времени сценарий реформ «под надежным щитом сильной авторитарной власти».
«Мы отнюдь не были простаками, чтобы не понимать, что нельзя проводить сколько-нибудь существенные преобразования, не имея в руках рычагов власти, способности преодолеть неизбежное противодействие задуманным реформам, — писал Горбачев. — Расчет тогда был сделан на то, что «щит», необходимый для реализации реформаторских замыслов, будет обеспечен постепенным переходом власти из рук партийного в руки выборного государственного руководства, фигурально выражаясь — со Старой площади в Кремль…
Мы видели в перестройке не насильственную революцию, а мирный процесс реформ, исключающий катаклизмы и связанные с ним разрушения производительных сил общества, бедствия и страдания людей. Требуется величайшее искусство, чтобы оптимально выбрать момент передачи власти… К величайшему сожалению, нам не удалось завершить эту решающую операцию в оптимальный момент».
Был ли этот замысел заведомо утопичным? Вопрос философский. «Все возможно на этом свете», — писал Михаил Горбачев, отвечая на другой, но очень тесно связанный с этим вопрос — о возможности реформирования КПСС. И спорить с этим сложно: политика — не математика. Точного предела возможного в данной области установить не получится. Но случилось то, что случилось: крах и страны, и партии, и реформ. Включая реформы политические.
Уровень политических свобод, достигнутый в СССР на момент его распада, ни в одном «осколке империи» превзойти не удалось, а в большинстве «осколков» произошел существенный откат назад. Кое-где — в Средней Азии, например, — откатились даже не «в эпоху развитого социализма», а намного дальше, в «развитой феодализм».
Формально, впрочем, съезд завершился победой Горбачева и проводимого им курса. На выборах генерального секретаря за него проголосовало 3411 делегатов съезда, против — 1116. Да, далеко не единогласно. Но, учитывая, что выборы на сей раз были абсолютно свободными, несрежиссированными, совсем неплохой результат. Единственный соперник Горбачева, секретарь Киселевского горкома КПСС (Кемеровская область) Теймураз Авалиани, набрал почти в семь раз меньше — 501 голос.
Кстати, такие выборы в партии тоже первыми: до сих пор генсек избирался, точнее утверждался, новым составом Центрального комитета на первом пленуме ЦК, собиравшемся после очередного партийного съезда. Горбачев откровенно рассказал в своих мемуарах, почему решил сломать традицию: «Чтобы он (генеральный секретарь.) уверенно себя чувствовал, его должны избирать сами представители коммунистов, делегаты съезда. Тем самым сводилась к минимуму возможность для всяких «дворцовых переворотов» в партии».
Но в итоге победа оказалась иллюзорной, мнимой. Что, судя по всему, понимал и сам Горбачев. «Нам удалось отстоять перестроечную линию, подтвердить взятый курс, в том числе на рыночные реформы, — подводил он итоги съезда в своих воспоминаниях. — Но одновременно произошла консолидация ортодоксов, получивших опору в руководстве Компартии России. Да и среди членов Политбюро, секретарей ЦК КПСС оказалось немало людей с традиционными партийно-консервативными взглядами».
По существу, схватка между консерваторами и реформаторами окончилась вничью. С этой точки зрения результат съезда оказался нулевым: ни нашим, ни вашим. Что выразилось в том числе в кадровых решениях: ЦК и, соответственно, Политбюро одновременно покинули Александр Яковлев, олицетворявший либеральное начало в руководстве партии, и Егор Лигачев, знаменосец ортодоксального крыла.
Но главная проблема партии была не в этом. Проблема была в том, что КПСС и ее лидер стремительно теряли рычаги влияния на ситуацию в стране. Этот процесс шел с начала перестройки, все более ускоряясь. «Авторитет КПСС упал сразу же, как только ее перестали бояться, поверили, что господство партии больше не подкрепляется насилием», — объяснял природу этого явления Михаил Горбачев. А после принятия в марте 1990 года поправки к статье 6 Конституции СССР «декоммунизация» СССР приняла обвальный характер.
Для справки: согласно изначальному варианту шестой статьи, КПСС провозглашалась «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций». В новой редакции статьи КПСС хотя и упоминалась, но ей уже не давалось никаких преимуществ перед другими политическими партиями и общественными организациями, получившими точно такие же права на «участие в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».
«Монополии партии на абсолютную власть в стране был положен конец, — писал о значении этого шага Александр Яковлев. — Отныне КПСС могла действовать только в рамках Конституции и законодательства, наравне с другими партиями. И пусть соизмеримых соперников не оказалось, важен сам принцип. В юридическом и политическом отношениях КПСС совершила акт «отречения от престола»».
После этого для страны уже, в сущности, было неважно, кто кого побеждает в КПСС, — ортодоксы либералов или наоборот. Власть — а значит, и борьба за власть, — переместилась на другой уровень. Лакмусовой бумажкой, в полной мере показавшей изменившееся положение партии, стал август 1991 года. Горбачев не зря опасался дворцового переворота, но беда подкралась оттуда, откуда он ее совсем не ждал. Из других «дворцов».
Вопреки распространенному мнению, никакой значимой роли в событиях путча партия не играла. Достаточно сказать, что среди членов ГКЧП не было ни одного члена Политбюро. Другой примечательный момент: путчисты лишили Горбачева президентских полномочий, обосновав это «невозможностью по состоянию здоровья» исполнения им своих обязанностей, однако на его полномочия как генерального секретаря ЦК КПСС никто не покушался.
На XXVIII съезде у генсека появился заместитель: им был избран Владимир Ивашко, занимавший до того пост председателя Верховного Совета УССР (преемником его в этой должности стал Леонид Кравчук). И «партийный вице-президент», в отличие от «светского», с формальной точки зрения Горбачева не предавал. Не пытался занять его кресло. Но и идти на помощь блокированному в Форосе лидеру партии тоже, мягко говоря, не спешил.
Начало путча застало Ивашко в 30 километрах от Москвы, в цековском санатории, где он поправлял здоровье после перенесенной незадолго до этого операции. Повод прервать восстановительные процедуры был вроде более чем серьезный, однако заместитель генерального секретаря решил продолжить реабилитацию. И что-то подсказывает, что дело было не только в состоянии здоровья.
Известно, что никто из членов ГКЧП со вторым человеком партии в эти дни не связывался, и он сам тоже никакой инициативы не проявлял. Ивашко вернулся в Москву лишь поздним утром 21 августа, на третий день путча, когда уже было ясно, что ГКЧП проиграл. И тут уже развил бурную деятельность. Позвонив Янаеву, номинальному вождю путчистов, замгенсека потребовал предоставить возможность встречи с Горбачевым. И в итоге ее получил: вылетел в Форос вместе с делегацией гэкачепистов, вернувшись ночью в Москву вместе с Горбачевым.
В тот же день, 21 августа, появилось заявление Секретариата ЦК КПСС, хотя не прямо, но осуждавшее действия ГКЧП: в документе говорилось о недопустимости «использования временных чрезвычайных полномочий для установления авторитарного режима, создания антиконституционных органов власти, попыток использования силы».
«О подготовке переворота ни я, ни подавляющее большинство моих товарищей по Секретариату ЦК ничего не знали», — уверял Ивашко в газетном интервью, данном осенью 1991 года. Партию эти оправдания, как известно, не спасли от запрета, однако и сам Ивашко, и большинство «товарищей по Секретариату» пережили эти суровые дни относительно благополучно. Из всей партийной верхушки аресту подвергся лишь секретарь ЦК, член Политбюро Олег Шенин.
Собственно, только Шенина и можно было обвинить в участии в перевороте. 19 августа 1991-го он разослал первым секретарям ЦК компартий союзных республик, руководителям крайкомов, обкомов и райкомов КПСС шифрограмму, в которой предписывалось принять меры «участия коммунистов в содействии Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР». При этом Шенин явно превысил свои полномочия: отправка документа, подписанного «Секретариат ЦК», была его единоличным решением, не согласованным с другими руководителями партийного аппарата.
Короче говоря, на тот момент партия уже была пятым колесом в телеге госуправления, никому, по большому счету, не нужным. Даже самим ее членам. Собственно, поэтому так легко и прошел запрет: никто из многомиллионной армии советских коммунистов — по состоянию на 1 января 1991 в КПСС состояли 16,5 миллиона человек — не вступился за «родную партию», не вышел протестовать на улицы.
По сути, к тому времени партия превратилась в пустую оболочку, износившуюся «змеиную кожу», которую наиболее прозорливая часть партноменклатуры начала сбрасывать, не дожидаясь конца истории КПСС.
Имя партийного функционера-первопроходца, первым ощутившего, что партийный билет превращается из средства карьерного роста и/или сохранения власти в обузу, и решившего избавится от него, достоверно установить невозможно. Но если говорить, к примеру, о руководителях «братских» республик, то лавры первенства, судя по всему, принадлежат Арнольду Рюйтелю — председателю Верховного Совета Эстонии, будущему президент республики.
Из КПСС Рюйтель вышел, согласно биографическим источникам, еще в 1989 году. Причем был он совсем не рядовым коммунистом: на момент выхода являлся членом бюро ЦК Компартии Эстонии и Центральной ревизионной комиссии КПСС. Следующим, судя по всему, был Мирча Снегур — председатель Верховного Совета Молдавской ССР, будущий президент Республики Молдова (на момент выхода — секретарь ЦК КП МССР): его расставание с партией датируется июнем 1990 года.
Ну а третьим, посчитавшим партбилет лишним, стал председатель Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин (на тот момент — член ЦК КПСС). Его выход был, пожалуй, самым громким и эффектным: о своем решении Ельцин объявил 12 июля 1990 года с трибуны XXVIII съезда. Правда, обосновал его не принципиальными, а исключительно формальными соображениями: мол, и рад бы остаться, но, будучи избранным главой парламента, не сможет «выполнять только решения КПСС».
Так и пошло: партия лишалась власти, коммунисты, отрекаясь от партии, у власти оставались. На момент краха СССР 12 из 15 бывших «братских» республик возглавляли представители бывшего партийного руководства. Во главе четырех из них — Азербайджана, Казахстана, Туркменистана, Узбекистана — находились члены Политбюро последнего состава (соответственно — Аяз Муталибов, Нурсултан Назарбаев, Сапармурат Ниязов, Ислам Каримов).
Петр Лучинский, также член последнего Политбюро, в 1997 году был избран президентом Молдовы (занимал этот пост до 2001 года). Еще два «последних политбюровца» возглавили российские регионы: Александр Дзасохов — Северную Осетию, Егор Строев — Орловскую область. Строев, кроме того, в январе 1996 года стал председателем Совета Федерации (находился на этой должности до декабря 2001 года).
А три вроде бы исключения — Литва, Грузия, Армения — довольно скоро подтвердили правило: всех троих беспартийных национальных лидеров — Витаутаса Ландсбергиса, Звиада Гамсахурдия и Левона Тер-Петросяна — сменили выходцы из партноменклатуры. Причем в Грузии сменщиком стал, опять-таки, бывший член Политбюро — Эдуард Шеварднадзе.
Словом, слухи о смерти КПСС хотя и не были неправдой, оказались несколько преувеличенными. Умерла форма, содержимое же никуда не делось. Содержимое нашло новые формы и прекрасно, с комфортом в них устроилось. В некоторых местностях распавшегося СССР бывшие партийный кадры и по сию пору определяют государственную политику. В том числе, например, в Российской Федерации.
Как минимум три из четырех высших государственных должностей в РФ — президента, председателя Совета Федерации, председателя Государственной Думы — занимают бывшие члены Коммунистической партии Советского Союза.
И это лишь лучше всего видимая часть «айсберга», который куда обширней. Согласно соответствующим исследованиям, на политиков и чиновников с советским номенклатурным прошлым приходится около 60 процентов современной российской правящей элиты.
Начатая в 1985 году Горбачевым «мирная революция» закончилась в итоге победой тех, против кого она, по идее, была направлена, чьи интересы больше всего ущемляла. Победой несломленной номенклатуры. Впрочем, учитывая такой исход, а также то, что ключевые идеи горбачевской перестройки в конечном счете потерпели крах, финальный этап этого процесса правильнее назвать контрреволюцией.
